Мария Семенова - Волкодав

На него сверху вниз смотрел тот венн с постоялого двора Любочады. Смотрел, не мигая. И молчал. И был примерно таким, как он сам только что расписывал. Саженного росту парень, сплетённый из железных узловатых ремней. А над плечом у него тускло посвечивала тяжёлая крестовина меча. Венн терпеливо ждал, пока не станет совсем тихо. И за этим столом, и за соседними. Потом он заговорил. Не очень громко, но слышно.

– Если ты считаешь себя мужчиной, вставай и держи ответ за свои слова, – сказал Волкодав. – А не встанешь, значит, ты просто мешок с дерьмом. И ничего больше.

Опять стало тихо. Уже вся корчма смотрела на них.

– Эй, полегче там, венн… – проворчал кто-то за спиной Волкодава. Волкодав не стал оборачиваться и отвечать. Он стоял очень спокойно и неподвижно, опустив руки. И ждал. И смотрел на обидчика, не отводя глаз.

Тот, конечно, успел опрокинуть в себя порядочное количество кружек, но был далеко не так пьян, как в день драки. Умирать ему не захотелось. Он опустил голову и сгорбился на скамье, пряча глаза.

Видя, что вставать он вовсе не собирается, Волкодав резко нагнулся и быстрым движением, за которым мало кто успел уследить, выдернул нож из ножен на поясе возчика. Тот самый нож. Взяв тремя пальцами крепкое лезвие, Волкодав сломал его, как лучинку. Бросил на пол обломки и пошёл молча, не оглядываясь, к столику у двери. Туда, где оставил старуху. Он знал, что успеет услышать, если возчик всё-таки вздумает выкинуть глупость. Или не возчик, а кто-нибудь другой. Но ничего не случилось. К тому времени, когда он вернулся за стол, корчма гудела совершенно по-прежнему.

Каково бы ни было горе, нельзя рыдать без конца. Что-то переполняется в душе, и раздирающее отчаяние сменяется тупым безразличием. Вот и старая вельхинка, согнувшись над опорожненной кружкой, вытирала красные от слёз глаза, но больше не плакала.

Подмастерье, видевший, как Волкодав ходил к стойке, встретил его со всем почтением и даже указал ему на старуху: мол, присмотрел. А когда через некоторое время шумной ватагой ввалились его друзья и начали сетовать, что места на скамье маловато, – замахал на них руками:

– Ничего, потеснитесь…

– Рассказывай, бабушка, если хочешь, – сказал Волкодав.

…Её звали Киренн. Сорок зим назад, юной девушкой, взошла она со своим любимым на честное брачное ложе. Свадьбу, которой следовало бы состояться осенью, против всякого обыкновения справили в конце весны, потому что соседи-саккаремцы грозили войной и мужчины племени, дети Серебряного Облака, отправлялись сражаться. Пусть юноша-жених, рассудили старейшины, обретёт любимую и хотя бы продолжит себя потомством, если ему суждено будет пасть. И он ушёл, её Над кланд Аркатнейл, стройный, как молодой тополь, сильный, как сто быков, и румяный, как утренняя заря. Ушёл, чтобы не вернуться…

Судьба была немилостива к юной жене. Боги не послали ей наследника, а другой раз замуж она не пошла, ибо воины рассказали ей, что её Нада не было среди павших. Однажды Киренн ушла из дому и тоже не возвратилась. Она отправилась в Саккарем, надеясь разыскать там мужа. И, конечно, не разыскала, только сама угодила в рабство. Долго носило её, точно маленькую щепку в быстрой реке, и наконец прибило к берегу: девять зим назад здесь, в Галираде, добросердечные земляки-вельхи выкупили Киренн из неволи. Благо великой цены за неё, постаревшую и беззубую, уже не заламывали. Так она и осталась здесь жить – прислужницей у одной доброй вдовы…

И вот сегодня, когда Киренн отправилась на рынок за зеленью для хозяйкиного стола, ей случилось пройти мимо аррантского корабля, грузившегося перед близким отплытием. И вот там-то… у мостков, по которым вкатывали наверх бочки со знаменитой галирадской селёдкой… стоял… с писалом в руке и вощёной дощечкой на груди, на плетёном шнурке… с рабским ошейником на шее…

– Он всё такой же, мой Над… – Скоблёную Божью Ладонь снова оросили прозрачные капли слёз. – Всё такой же красивый… только седой совсем…

Увидев её, старый Над схватился за сердце и чуть не умер на месте. А потом бросился к ней, но на руки подхватить, как когда-то, уже не сумел. Рука у него нынче была только одна, вторую он потерял в юности, в том самом первом и последнем бою. Но как же крепко он обнял её этой своей единственной уцелевшей рукой!..

Так они и стояли, забыв про весь белый свет. Пока строгий окрик надсмотрщика не заставил очнуться, не сдёрнул со счастливых небес…

– А потом что? – спросил Волкодав.

А потом она сбивала покалеченные старостью ноги, металась по городу, пытаясь собрать выкуп за мужа. Кораблю предстояло сегодня же отправиться в плавание, и аррант Дарсий, хозяин Нада, вовсе не намеревался ждать. Обежав сородичей-вельхов, Киренн бросилась на торговую площадь, к звонкому кленовому билу, которым испокон веку призывали честной народ обиженные и терпящие горе. Киренн не родилась в Галираде и даже не была сольвеннкой. Кто бы мог ждать, что горожане станут выслушивать всклокоченную старуху?.. Ан нет же, не только выслушали, но даже стали метать к её ногам деньги. Большей частью, понятно, медяки, но попадалось и серебро.

Собралось два с половиной коня.

Осталось ещё четыре с половиной…

То ли глумился Надов хозяин-аррант, то ли вправду непомерно высоко ценил однорукого невольника, никому не дававшего пальца запустить в хозяйское добро. Прилюдно пообещал отпустить его за семь коней серебром. Не более, но и не менее: беда, коли грошика недостанет. А когда его следующий раз в Галирад занесёт, про то и сам он не ведал. Может, вовсе более не припожалует…

– Вот тогда, значит, ты к боярину… – сказал Волкодав.

Киренн кивнула. Что такое семь коней для боярина? Для витязя дружинного, ратной добычей и милостью кнеса взысканного без меры?.. Чернёное серебряное стремя, к которому так и не допустили старуху, одно стоило больше. Ну так Левый, он левый и есть. На правую сторону не вывернется. Может, и не зря следовала за ним бдительная охрана. Не грех такого зарезать…

– Пошли, – сказал Волкодав. Поднялся и взял Киренн за плечо. – Пошли, вамо, выкупим твоего деда.

Не веря себе, вельхинка обежала глазами его латаную некрашеную рубаху и облезлые кожаные штаны и почти засмеялась:

– Да ты… Да ты сам-то, сынок…

– У меня есть чем заплатить, – сказал Волкодав. И от необратимости этих слов глухо стукнуло сердце. – Пошли, почтенная Киренн кланд Аркатнейл.

Волкодав сразу понял, что они со старухой чуть-чуть не опоздали.

Большой, низко сидевший аррантский корабль ещё стоял у причала, но последние приготовления к отплытию споро заканчивались. Вот-вот на обеих мачтах поднимутся пёстрые квадратные паруса. Упадут в воду причальные канаты. И судно медленно поползёт прочь от берега, на ходу втягивая в себя якорный трос, свитый из крепчайшей халисунской пеньки…