Мария Семенова - Волкодав

Мог бы и не рассказывать, с бесконечной усталостью подумал Волкодав и сам слегка удивился собственному равнодушию. Остригся и остригся. Если совсем дурак и не понимаешь, что половину жизненной силы сам себе откромсал, – дело твоё. Если считаешь, что я тебе из-за прихоти бороду обкорнать не давал…

Из глубины дома появился Эврих и сразу спросил:

– А где твой меч, Волкодав?..

– Да, действительно?.. – спохватился Тилорн.

Волкодав молча обошёл их и пересёк мастерскую, стараясь не наследить. Выбравшись на заднее крыльцо, он сел на влажную от капель ступеньку и стал слушать, как шумел дождь. Тилорн остался внутри дома и что-то говорил Эвриху, но Волкодав не стал напрягать слух. Он не думал ни о чём, а в голове было пусто, как в раскрытой могиле.

…Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком. Косматая, позвякивающая кандалами толпа..

Иногда надсмотрщиков тянуло развлечься, и тогда кто-нибудь из них предлагал рабам поединок, поскольку истинный вкус удовольствию доставляет некоторый оттенок опасности. Вызвавшегося раба расковывали, и он – с голыми руками или с камнем, выхваченным из-под ног, – должен был драться против надсмотрщика, вооружённого кнутом и кинжалом, а нередко ещё и в кольчуге. Тем не менее желающий находился всегда, ибо тому, кто побьёт надсмотрщика, обещали свободу. Длился же поединок до смерти, и тот, с кого перед сражением снимали оковы, знал, что больше ему их не носить. Он или выйдет на свободу, или погибнет. Надсмотрщики побеждали неизменно: таким путём на свободу за всю историю Самоцветных гор не вышел ещё ни один человек. Однако раб для поединка находился всегда. Иные думали – кто-то же станет когда-нибудь первым, так почему бы не я? Всё должно с кого-то начаться, так почему не с меня?.. Для других схватка с надсмотрщиком становилась способом самоубийства…

И вот настал день – или не день, кто его разберёт в подземной ночи? – когда вперёд вышел надсмотрщик по прозвищу Волк:

«Эй, крысоеды! Ну что, хочет кто-нибудь на свободу?»

«Я», – сейчас же отозвался низкий, сдавленный голос. Говорил молодой раб, которого считали очень опасным и всё время держали на одиночных работах, да притом в укороченных кандалах, чтобы не мог ни замахнуться, ни как следует шагнуть. Он и теперь, в первый раз за полгода, шёл в общей толпе только потому, что его переводили в новый забой.

«Ты? – с притворным удивлением сказал ему Волк. – Ещё не подох?»

Серый Пёс ничего ему не ответил, потому что не годится разговаривать с врагом, которого собираешься убивать.

Между тем поединок обещал стать достопамятным зрелищем. Оба были веннами, а венны славились как неукротимые воины, даже и с голыми руками способные натворить дел. Кое-кто знал, что этих двоих в своё время привёз на рудник один и тот же торговец рабами и мальчишки пытались дорогой вместе бежать. Потом, правда, их пути разошлись, и теперь, семь лет спустя, в круге факельного света стояли двое врагов. Двое молодых мужчин, оба невольники. Серый Пёс, год тому назад замученный насмерть и всё-таки выживший. И Волк, его палач…

Пугливо косившийся работник расковал Серого Пса. Сначала он освободил ему ноги, потом потянулся к ошейнику, но тут же, вскрикнув, отдёрнул руку: Нелетучий Мыш цапнул его за палец острыми, как иголки, зубами. Из толпы рабов послышался злорадный хохот и замечания сразу на нескольких языках:

«За другое место его укуси, маленький мститель…»

«Нас калёным клеймом метил, а сам визжит, как недорезанный поросёнок!..»

А кто-то подначивал:

«Покажи ему, Серый Пёс, покажи…»

Но Серый Пёс не стал обращать внимания на такую мелочь, как рудничный холуй, по ошибке именовавшийся кузнецом. Он накрыл ладонью злобно шипевшего Мыша, и работник снял с него ошейник, а потом, в самую последнюю очередь, освободил руки. И скорее убрался в сторонку, обсасывая прокушенный палец. Серый Пёс повёл плечами, заново пробуя собственное тело, отвыкшее от свободных движений. И шагнул вперёд. Волк ждал его, держа в правой руке кнут, а в левой – длинный кинжал с острым лезвием, плавно сбегавшим от рукояти к гранёному, как шило, острию. И тем и другим оружием Волк владел очень, очень неплохо. В чём неоднократно убеждались и каторжники, и другие надсмотрщики, все, у кого хватало дерзости или глупости с ним повздорить.

«Ну? – сказал он, пошевеливая кнутом. – Иди сюда».

Он был сыт и силён, этот Волк. Сыт, силён, ловок и уверен в себе. Серый Пёс стоял перед ним, немного пригнувшись, и не сводил с него взгляда.

Все ждали: вот сейчас кнут Волка метнётся лоснящимся извивом, словно охотящаяся гадюка, резанёт соперника по глазам… Вышло иначе. Волк стремительно подался вперёд, выбрасывая перед собой руку с кинжалом, нацеленным рабу в живот.

Тот мгновенно отшатнулся назад, уходя от неминуемой смерти.

Толпа кандальников глухо загудела, заволновалась. Притиснутые к дальней стене карабкались на выступы камня. Кто-то пытался опереться на чужое плечо, кто-то упал, нещадно ругаясь. Почему-то каждому хотелось воочию узреть этот бой, о котором действительно потом сложили легенды.

Двое противников снова неподвижно стояли лицом к лицу, и теперь уже мало кто сомневался, что Волк пустит в ход кнут. И опять вышло иначе. Волк ещё раз попытался достать Серого Пса кинжалом, рассчитывая, наверное, что тот не ждал повторения удара.

Раб снова умудрился отпрянуть и сохранить себе жизнь, но выпад оказался наполовину обманным: кнут всё-таки устремился вперёд. Он с шипением пролетел над самым полом, чтобы обвить ногу Серого Пса и, лишив подвижности, подставить его под удар клинка. Раб с большим трудом, но всё же успел перепрыгнуть через змеившийся хвост. Волк, однако, отчасти добился своего. Лёгкое движение локтя, и кнут в своём возвратном движении взвился с пола, сорвав кожу с плеча раба. Серый Пёс, как позже говорили, не переменился в лице. Вместо него охнула толпа.

«Иди сюда! – выругавшись, сказал Волк. – Иди сюда, трус!»

Серый Пёс ничем не показал, что слышал эти слова. Он давно отучил себя попадаться на такие вот крючки. Нет уж. Он ещё схватится с Волком грудь на грудь, но сделает это по-своему и тогда, когда сам сочтёт нужным. А вовсе не по прихоти Волка. И если он погибнет, это будет смерть, достойная свободного человека. А значит, он и драться станет как свободный человек, а не как загнанная в угол крыса…

Кнут Волка всё же свистнул верхом, метя ему по лицу, но Серый Пёс вскинул руку, и кнут, рассекая кожу, намотался ему на руку и застрял. Теперь противники были намертво связаны, потому что выпускать кнут Волк не собирался. Лезвие кинжала поплыло вперёд, рассекая густой спёртый воздух. Рыжие отсветы факелов стекали с него, точно жидкий огонь. Гранёное остриё неотвратимо летело в грудь Серому Псу, как раз в дыру лохмотьев, туда, где под немытой кожей и напряжёнными струнами мышц отчётливо проглядывали рёбра. Правая рука раба пошла вверх и в сторону, наперехват, успевая, успевая поймать и до костного треска сдавить жилистое запястье надсмотрщика…