Мария Семенова - Истовик-Камень

– Эта ваша Прекраснейшая… – начал было венн. Но осёкся и замолчал: в памяти всплыл разговор на поляне окаменевшего леса.

– Я помню, ты как-то спрашивал про Неё, – сказал аррант. – И я ещё тебя осмеял, что, мол, за выродок тебе наплёл, будто Ей ставят страшные храмы в дебрях лесов и поклоняются с кровавыми жертвами… Не сердись. Я не хотел обидеть тебя. Я не подумал о том, что у вас, должно быть, столь же мало известно о нашей стране, как и у нас – о веннских лесах. Понимаешь, всякий человек видит свою родину центром Вселенной, а остальное мироздание – захудалыми окрестностями. Каждый полагает свой народ избранным среди прочих и думает, что о нём не слыхал только полный невежда…

«Особенно если этот народ создал могущественную державу, если его корабли посетили все уголки подлунного мира, а слово „аррант“ сделалось почти равнозначно слову „учёный“. Мы впали в соблазн неумеренной гордости и стали считать, что уж нас-то просто обязан знать каждый. Знать, восхищаться и завидовать. Мы залюбовались собственной мудростью и, кажется, утрачиваем способность слушать других…»

Вслух он сказал:

– У нас любят повествовать о Прекраснейшей. Эти рассказы бывают забавными и озорными… что порой принимается несведущими за непочтительность… но никто не поминает Её с тревогой и страхом! Ибо Она – восторг, Она – счастье, Она – благодать, осеняющая человека!.. Она – радость!.. И кто в любовном угаре способен убить соперника, или неверную возлюбленную… или себя, как наш Гвалиор… тот совершает ужасный грех перед ликом Её. И храмы во славу Прекраснейшей стоят не в далёкой и опасной чащобе, а в хороших людных местах, и там всегда веселье и праздник. Ибо Прекраснейшая учит тысяче способов отражать ликование духа в радостях плоти. Вот чему она учит. Счастливому дарению жизни!.. А вовсе не отнятию священного дара. Так что тот, кто наболтал тебе об ужасах служения Ей, брат мой варвар, тот бессове… тот взялся говорить о том, в чём поистине ни бельмеса не смыслит!

Бывший учитель всё-таки закашлялся и, задохнувшись, прижал руки к груди. Потом сердито отвернулся, пытаясь отскрести с бороды кровь.

– Ты всё время называешь меня варваром, – дождавшись, пока он отдышится, проговорил Серый Пёс. – Это слово встречается и в песнях, которые ты рассказываешь. Что оно значит?

Тиргей смущённо потёр ладонью бревно ворота, который по-прежнему вращал за них обоих злой и выносливый венн. «Вот как раз то, о чём я сам только что рассуждал. Вообразившие себя мудрыми перестают слушать других…»

– Когда некий народ скверно осведомлён о соседях и не признаёт в них людей, равных себе, – сказал он наконец, – в его языке появляется слово, обозначающее всех чужих. Есть ли такое слово у вас?

– Есть. «Немые». Это оттого, что их речь непонятна.

– А у нас, не умея постигнуть язык иноплеменников, высокомерно считали, будто у них и не речь вовсе, а тарабарщина, лишённая смысла. Этакое «вар-вар-вар»… Вот и прижилось слово «варвар». – Тиргей помолчал, потом честно добавил: – Так у нас иногда называют не только не-аррантов, но и некоторых своих. Перенесённое на соплеменника, слово «варвар» делается бранным… Оно обозначает того, кто себя ведёт недостойно жителя просвещённой страны, кто уподобляется дикарю, способному только драться, пить вино и приставать к женщинам…

– И правильно, – хмыкнул венн. – Обозвать родного чужим – хуже не выругаешь!

Тиргей не видел, как блеснули его глаза в темноте, но понял по голосу – Серый Пёс достойно оценил его искренность. Он пообещал:

– Я не буду больше так тебя называть, брат мой.

Около месяца голые маленькие мышата оставались при мамках: грелись их теплом, сосали молоко. Потом, когда с подросшими детьми стало трудновато летать, мышихи – вся стая в течение одного-двух дней – взялись приучать мелюзгу к самостоятельности. Дети, конечно, оставаться одни не хотели. Они изо всех силёнок хватались за родную тёплую шерсть, но матери, ради их же блага, выпутывались из цепких лапок и улетали на промысел. Чтобы вскоре возвратиться – каждая к своему отчаянно верещащему чаду.

Писк и визг под гулкими сводами вот уже второй день стоял такой, что Серый Пёс поначалу именно ему приписал чувство тревоги, прочно угнездившееся в душе. Когда прямо над головой всё время галдят, плачут и жалуются маленькие зверьки – поневоле начнёшь озираться, высматривая неведомую опасность!

Однако отмахнуться от царапающего беспокойства не удавалось. За шесть лет на каторге Серый Пёс привык доверять нелюдским чувствам, что даровал ему, последнему оставшемуся потомку, мохнатый Прародитель. Он как следует прислушался к себе и понял: где-то притаилась беда!.. Венн даже понял, что именно вот-вот должно было произойти… когда стены, своды и пол – вся неизмеримая громада горы стала раскачиваться . Медленно и жутко и поначалу совершенно беззвучно. Потом прорезался и звук, чудовищно низкий, воспринимаемый даже не слухом, а чем-то большим, чем слух, – поистине, всем существом. От этого звука Серый Пёс упал на колени, и разогнанный ворот потащил его за собой. Он почти потерял сознание, а из носа потекла кровь. Колеблемые стены готовились сдвинуться и раздавить ничтожные человеческие существа, пол, утративший надёжность, уплывал из-под ног, со свода пещеры, оставляя там и сям белые звёзды разлетевшейся крошки, сыпался каменный дождь…

Это совсем рядом, в сотне саженей от пещеры, сразу и по всей длине «схлопнулся», перестав существовать, только что прорубленный штрек. Не помогли ни заботливо возведённые каменные опоры, ни целый лес крепей, которыми думали удержать неустойчивую породу… Громадные глыбы, очень ненадёжно склеенные плотным песком, долго подгадывали мгновение. А потом просто чуть-чуть – на неполную сажень – осели все разом, не оставив никакого следа от жалкой норки, прогрызенной двуногими. Злой дух подземелья не стал дожидаться, пока самоцветная жила иссякнет и ему подарят раба. Он сам взял себе жертву. И не одну, а сразу восемь. Да ещё прихватил надсмотрщика из свободных, некстати заглянувшего в новый забой.

…Но всё это станет известно только потом. А покамест две хрупкие человеческие пылинки, обращённые вселенской судорогой в трепетное ничто, просто утратили способность думать и сопоставлять. Наверное, так себя чувствовали их далёкие предки много столетий назад, когда с неба ударила тёмная звезда и началась Великая Ночь…

Венн пришёл в себя раньше арранта: тот просто повис на бревне рычага, беспомощный, весь в пыли и свежих кровоточащих ссадинах от упавших камней. Теперь, когда отпустил невыносимо низкий рокот обвала и Серый Пёс вновь обрёл слух, его ушей достиг отчаянный крик, звучавший совсем рядом. Он поднял голову…