Гай Кей - Тигана [litres]

Он хотел бы быть старше, мудрее, понимать все глубже. В последнее время так много истин и открытий ждали на самой границе его сознания, казалось, стоит лишь протянуть к ним руку – и он поймет.

– У нас гости, – своим ворчливым голосом объявил Торре. – Трое музыкантов, недавно образованная труппа.

– Ха! – кисло буркнул жрец с медицинским подносом. – Недавно образованная? Наверняка, раз они рискнули забраться сюда в самом начале весны. Не могу даже припомнить, когда в святилище заглядывал кто-нибудь талантливый. Вы трое в состоянии сыграть хоть что-нибудь так, чтобы слушатели не разбежались?

– Это зависит от слушателей, – кротко ответил Алессан.

Данолеон улыбнулся, хотя, казалось, старался сдержать улыбку. И повернулся ко второму жрецу:

– Идризи, есть некоторая вероятность, что если мы окажем им более теплый прием, то наши гости с большей готовностью покажут свое искусство.

Жрец пробормотал нечто, отдаленно напоминающее извинение, под пристальным взглядом этих спокойных синих глаз.

Данолеон снова повернулся к троим гостям.

– Простите нас, – пробормотал он. Его голос был низким и успокаивающим. – Мы недавно получили неприятное известие, и сейчас один больной человек очень страдает. Идризи ди Корте, наш врач, всегда в таких случаях очень огорчается.

Лично Дэвин сомневался, что огорчение имеет какое-то отношение к грубости жреца из Корте, но промолчал. Алессан с коротким поклоном принял извинения Данолеона.

– Мне очень жаль это слышать, – обратился он к Идризи. – Возможно, мы сможем помочь? Давно известно, что музыка помогает облегчить страдания. Мы были бы рады сыграть для любого из ваших пациентов. – Пока что он проигнорировал слова Данолеона о полученном известии, как заметил Дэвин. Маловероятно, чтобы Данолеон случайно назвал им полное имя Идризи: он дал им знать, что тот из Корте.

Врач пожал плечами:

– Как пожелаете. Она не спит, конечно, и вреда от этого не будет. В любом случае я уже почти ничем не могу ей помочь. Верховный жрец приказал перенести ее сюда против моей воли. Я уже ничего не могу поделать. По правде говоря, она уже принадлежит Мориан. – Он повернулся к Данолеону: – Если они ее утомят, тем лучше. Если она уснет, это будет благословением. Я буду в больнице или у себя в саду. К вечеру зайду к ней, если вы не пошлете за мной раньше.

– Значит, вы не останетесь нас послушать? – спросил Алессан. – Мы могли бы вас удивить.

Идризи скорчил гримасу:

– У меня нет времени на подобные вещи. Может быть, сегодня вечером, в трапезной. Удивите меня. – На его лице внезапно сверкнула улыбка, но исчезла так же быстро, как появилась, он прошел мимо них быстрой раздраженной походкой и скрылся за дверью.

Ненадолго воцарилось молчание.

– Он добрый человек, – тихо произнес Данолеон, почти извиняющимся тоном.

– Он из Корте, – мрачно пробормотал Торре.

Верховный жрец покачал красивой головой.

– Он добрый человек, – повторил он. – Он злится, когда умирают его пациенты. – Он снова перевел взгляд на Алессана. Рука на жезле немного сдвинулась. Он открыл было рот, чтобы заговорить.

– Милорд, меня зовут Адриано д’Астибар, – твердо произнес Алессан. – Это Дэвин… д’Азоли, его отца Гэрина вы, возможно, помните по Стиваньену. – Он подождал. Синие глаза Данолеона широко раскрылись, он смотрел на Дэвина. – А это, – закончил Алессан, – наш друг Эрлейн ди Сенцио, руки которого искусно владеют арфой, и не только арфой.

Произнося последние слова, Алессан поднял левую ладонь с двумя загнутыми вниз пальцами. Данолеон быстро взглянул на Эрлейна, потом снова на принца. Он побледнел, и Дэвин вдруг осознал, что Верховный жрец – очень старый человек.

– Храни нас всех Эанна, – прошептал у него за спиной Торре.

Алессан со значением оглянулся кругом, на распахнутые двери.

– Как я понимаю, эта больная близка к смерти?

Дэвин заметил, что Данолеон буквально пожирает Алессана глазами. В его взгляде была почти ощутимая жажда, страдание умирающего от голода человека.

– Боюсь, что да, – ответил он, лишь с большим усилием сумев произнести это ровным тоном. – Я уступил ей мою собственную спальню, чтобы она могла слышать молитвы в храме. Наша больница и ее покои слишком далеко отсюда.

Алессан кивнул. Казалось, он держит себя в крепкой узде, строго контролируя движения и слова. Он поднял тригийскую свирель в коричневом кожаном чехле и взглянул на нее.

– Тогда, вероятно, нам следует пройти к ней и сыграть. Похоже, дневная молитва закончена.

Так и было. Пение прекратилось. На поле за домом мальчишки из приходской школы продолжали бегать и смеяться на солнце. Дэвин слышал их голоса за распахнутыми дверьми. Он поколебался, испытывая неуверенность, потом неловко кашлянул и сказал:

– Может быть, тебе хочется сыграть для нее одному? Свирель успокаивает, она может помочь ей уснуть.

Данолеон энергично закивал в знак согласия, но Алессан повернулся и посмотрел на Дэвина, потом на Эрлейна. Выражение его лица было трудно прочесть.

– Что? – спросил он наконец. – Вы меня покинете так скоро, едва мы успели стать труппой? – И прибавил, уже мягче: – Не будет сказано ничего, что вы не должны знать, а возможно, и кое-что, что вам следует услышать.

– Но она умирает, – запротестовал Дэвин, чувствуя здесь что-то неправильное, какое-то нарушение равновесия. – Она умирает, и она… – Он осекся.

Глаза Алессана смотрели так странно.

– Она умирает, и она – моя мать, – прошептал он. – Я знаю. Вот почему я хочу, чтобы вы были там. Кажется, есть еще какие-то новости. Нам лучше их услышать.

Он повернулся и пошел к двери в спальню. Данолеон стоял как раз перед ней. Алессан остановился перед Верховным жрецом, и они посмотрели друг на друга. Принц что-то прошептал, Дэвин не расслышал слов; потом нагнулся вперед и поцеловал старика в щеку.

Затем прошел мимо него. У двери он на мгновение остановился и сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Поднял руку, словно хотел запустить пальцы в волосы, но сдержался. Странная улыбка скользнула по его лицу, словно вслед за воспоминанием.

– Это плохая привычка, – пробормотал он, ни к кому не обращаясь. Потом открыл дверь и вошел, и они последовали за ним.

Спальня Верховного жреца оказалась такой же просторной, как и гостиная перед ней, но обстановка в ней была скудной. Два кресла, пара грубых, потрепанных ковров, умывальник, письменный стол, сундук, небольшой туалет в углу. У северной стены находился камин, двойник камина в гостиной, с которым у него был общий дымоход. С этой стороны в камине горел огонь, несмотря на солнечный день, и поэтому в комнате было теплее, хотя оба окна стояли открытыми, а шторы были отдернуты и пропускали в спальню косые лучи солнца, проникавшие под карнизы портиков с запада.