Гай Кей - Тигана [litres]

Раздался диссонирующий звук струн арфы.

– Это несправедливые и невежественные слова! – воскликнул стоящий у восточного окна Эрлейн ди Сенцио. И замолчал, словно пораженный собственным взрывом. – Видит Триада, у меня нет причин любить вашего сына. И сейчас мне совершенно ясно, откуда у него это высокомерие и пренебрежение жизнями других людей, всем, кроме его собственных целей. Но если вы называете его трусом только за то, что он не пытается убить Брандина Игратского, то, значит, вы умираете тщеславной и глупой женщиной. Откровенно говоря, меня это вовсе не удивляет, в вашей провинции!

Он откинулся на подоконник, тяжело дыша, ни на кого не глядя. В наступившем молчании Алессан наконец пошевелился. Его прежняя неподвижность казалась противоестественной, нечеловеческой, теперь он опустился на колени рядом с креслом матери.

– Ты проклинала меня и раньше, – мрачно сказал он. – Помнишь? Я прожил большую часть своей жизни в тени твоего проклятия. Во многих отношениях было бы легче умереть много лет назад: нас с Баэрдом уничтожили бы при попытке убить тирана на Кьяре. Возможно, наша попытка даже удалась бы, каким-то чудом. Знаешь, мы обсуждали это по ночам, каждую ночь, когда еще мальчиками жили в Квилее. Придумали полсотни различных планов покушения на острове. Мечтали о том, как нас будут любить и уважать после смерти в провинции, к которой благодаря нам вернется имя.

Его голос звучал тихо, его интонации почти гипнотизировали. Дэвин увидел, как Данолеон, с лицом, сморщившимся от нахлынувших чувств, опустился в другое кресло. Паситея оставалась неподвижной, словно мрамор, и такой же холодной и бесстрастной. Дэвин тихо подошел к камину, тщетно пытаясь унять дрожь. Эрлейн оставался у окна. Он снова тихо наигрывал на арфе, брал отдельные ноты и произвольные аккорды, а не играл какую-то одну мелодию.

– Но мы становились старше, – продолжил Алессан, и в его голосе зазвучала настойчивость, острая потребность быть понятым. – И однажды, в канун летнего солнцестояния, Мариус с нашей помощью стал Королем Года в Квилее. После этого наши с ним разговоры изменились. Мы с Баэрдом начали узнавать некоторые истины насчет власти и окружающего мира. И вот тогда для меня наступили перемены. В то время ко мне пришло нечто новое, оно нарастало и нарастало, мысль, мечта, более глубокая и значительная, чем попытка убить тирана. Мы вернулись на Ладонь и начали путешествовать. Да, в облике музыкантов. И в облике ремесленников, купцов, атлетов в год Игр Триады, каменщиков и строителей, охранников банкира из Сенцио, моряков на десятке различных торговых судов. Но еще до того, как начались эти путешествия, мама, еще до того, как мы вернулись на север из-за гор, для меня все изменилось. Я наконец ясно понял, какой должна быть моя цель в жизни. Что необходимо сделать или попытаться сделать. Ты знаешь это, Данолеон знает; я написал вам много лет назад о своем новом понимании и умолял тебя благословить меня. Это такая простая истина: нам нужно свергнуть одновременно обоих тиранов, чтобы весь полуостров мог снова стать свободным.

Тут голос его матери, резкий, непримиримый, не прощающий, оборвал его страстную речь:

– Я помню. Я помню тот день, когда пришло письмо. И скажу тебе снова то, что написала тогда в замок этой распутницы в Чертандо: ты хочешь купить свободу Корте, Астибара и Тригии ценой имени Тиганы. Ценой самого нашего существования в этом мире. Ценой всего, что мы имели и чем были до прихода Брандина. Ценой мести и нашей гордости.

– Нашей гордости, – повторил Алессан, на этот раз так тихо, что они едва расслышали. – О, наша гордость. Я вырос, все зная о нашей гордости, мама. Ты учила меня, даже больше, чем отец. Но я узнал и кое-что другое, позже, уже мужчиной. В ссылке. Я узнал о гордости Астибара. О гордости Сенцио, Азоли и Чертандо. Узнал, как гордость погубила Ладонь в тот год, когда пришли тираны.

– Ладонь? – переспросила Паситея пронзительным голосом. – Что такое Ладонь? Клочок земли. Скалы, земля и вода. Что такое полуостров, чтобы мы о нем заботились?

– Что такое Тигана? – напрямик спросил Эрлейн ди Сенцио, и арфа в его руках смолкла.

Паситея бросила на него уничтожающий взгляд.

– Я думала, что пленный чародей должен это знать! – едко ответила она, желая ранить. Дэвин замигал, пораженный ее быстрой проницательностью; ей никто не говорил об Эрлейне, она пришла к этому выводу за считаные минуты по отдельным намекам.

– Тигана – это земля, где Адаон возлег с Микаэлой, когда мир был еще молод, и дал ей свою любовь и ребенка, и одарил божественным даром власти этого ребенка и всех, кто родился потом. А теперь мир проделал долгий путь после той ночи, и последний потомок этого союза находится в этой комнате, и все прошлое его народа ускользает из его рук. – Она наклонилась вперед, ее серые глаза сверкали, голос зазвучал громче, вынося приговор: – Ускользает сквозь пальцы. Он глупец и трус, и то, и другое. На кону стоит гораздо больше, чем свобода на полуострове для любого отдельного поколения!

Она откинулась на спинку кресла, закашлялась, вынула прямоугольник голубого шелка из кармана одежды. Дэвин увидел, как Алессан привстал было с колен, затем остановился. Его мать сотрясалась от кашля, и Дэвин заметил, не успев отвести глаза, что шелк покраснел от крови, когда приступ прошел. Стоящий на ковре возле матери Алессан склонил голову.

Эрлейн ди Сенцио, стоявший в противоположном конце комнаты – вероятно, слишком далеко, чтобы увидеть кровь, – спросил:

– Стоит ли мне теперь рассказать вам легенды о былом величии Сенцио? Или Астибара? Хотите послушать, я спою вам историю о том, как Эанна на острове создавала звезды из радости их любовной связи с богом? Вам известно, что Чертандо претендует на звание души и сердца Ладони? Вы помните последователей Карлози? Ночных Ходоков, что жили в горных районах двести лет тому назад?

Женщина, сидящая в кресле, снова с усилием выпрямилась и гневно посмотрела на него. Испытывая страх перед ней, ненавидя ее слова и манеры, и ее ужасное отношение к собственному сыну, Дэвин тем не менее почувствовал смирение перед лицом такого мужества и такой силы воли.

– Но в этом все дело, – уже мягче ответила она, экономя силы. – В этом самая суть. Разве вы не видите? Я действительно помню все эти истории. Любой, получивший образование и владеющий библиотекой, любой дурак, когда-нибудь слышавший сентиментальные завывания трубадура, сможет их вспомнить. Можно услышать двадцать различных песен об Эанне и Адоане на горе Сангариос. Но не о нас. Неужели вы не понимаете? Не о Тигане. Кто споет о Микаэле под звездами у моря, когда нас не станет? Кто сможет спеть, когда еще одно поколение закончит свой жизненный путь в этом мире?