Гай Кей - Тигана [litres]

Гонец посерел, заикаясь, выдавил что-то насчет логики и очевидных последствий, и что каждый мог бы предсказать…

– Вырезать этому человеку язык, а потом казнить, – произнес Альберико. – Мне безразлично, каким способом. Мои гонцы приносят мне те новости, о которых узнают. Это я делаю выводы, которые необходимо сделать.

Гонец лишился чувств и повалился боком на пол. Было видно, что он обделался. Гранчиал, командир Второй роты, быстро подал знак двоим солдатам вынести его.

Альберико даже не взглянул в ту сторону. В каком-то смысле он был доволен, что этот человек говорил столь самонадеянно. Ему в тот момент необходим был предлог, чтобы кого-нибудь убить.

Он сделал жест двумя пальцами, и его слуга поспешно удалил из комнаты всех, кроме трех командиров. Чиновники помельче и сами не испытывали желания задерживаться в этот момент в его кабинете. Так и должно было быть. Он не слишком доверял любому из них.

Командирам он тоже полностью не доверял, но нуждался в них, а они нуждались в нем, и он позаботился о том, чтобы отношения между ними оставались напряженными, на грани вражды. Такая схема работала хорошо. До сих пор.

Но сейчас лишь настоящее имело значение, а Брандин только что вверг полуостров в хаос. Не то чтобы полуостров действительно имел особое значение, сам по себе. Он был воротами, мостом через реку. Альберико уехал из Барбадиора молодым, чтобы возвыситься в мире и вернуться вождем в самом расцвете сил, и двадцать лет ссылки лишатся всякого смысла, если он не сможет вернуться домой с триумфом. Более чем с триумфом. Вернуться хозяином положения.

Он повернулся спиной к командирам и подошел к окну, незаметно потирая глаз. Он ждал, хотел посмотреть, кто заговорит первым и что скажет. В нем нарастал страх, который он старался скрыть. Все складывалось не так, его осторожность и сдержанность не принесли тех плодов, которые должны были принести.

За его спиной очень тихо заговорил Каралиус:

– Милорд, здесь открываются возможности. Большие возможности.

Именно это он и боялся услышать от командира Первой роты. Боялся, потому что знал, что это правда, и потому что это означало снова что-то предпринимать, и быстро, совершать опасные, решительные действия. И совершать их здесь, не в Империи, не дома, куда он готовился вернуться. Война так далеко, на этом варварском, упрямом полуострове, где он может потерять все, урожай всей своей жизни, пытаясь завоевать то, что ему совсем не нужно.

– Лучше нам действовать осторожно, – быстро возразил Гранчиал. Больше из противоречия Каралиусу, как понял Альберико. Но он отметил это «нам».

Альберико повернулся и пригвоздил командира Второй роты к месту ледяным взглядом.

– Я и не собираюсь ничего предпринимать, не обдумав, – сказал он, ясно выделив первое слово. Гранчиал быстро отвел глаза. Сифервал улыбнулся в свои вьющиеся светлые усы.

Каралиус не улыбнулся. Выражение его лица оставалось серьезным и задумчивым. Он был лучшим из всех троих, Альберико это знал. И также самым опасным, так как подобные вещи всегда шли рука об руку у таких людей. Альберико обошел вокруг громадного дубового письменного стола и снова сел. Поднял глаза на командира Первой роты.

Каралиус снова заговорил:

– Сейчас подворачивается случай. На западе возникнет брожение, беспорядки. Игратяне отправятся домой. Сказать вам, что я думаю? – Его бледное лицо вспыхнуло от растущего возбуждения. Альберико понимал: этот человек видит свой счастливый шанс, возможность добыть земли и богатство.

Было бы ошибкой позволить Каралиусу чересчур раскрыться. Он, в конце концов, подумает, что сам все спланировал.

– Я знаю, что именно ты думаешь, – сказал Альберико. – Даже какими словами ты это скажешь. Помолчи. Я предвижу все, что будет происходить на западе, кроме одного: мы еще не знаем, какая часть игратской армии останется. По моим предположениям, большинство уедет, не пожелав опускаться до уровня народа, которым они командовали все эти годы. Они приехали сюда не для того, чтобы стать рядовыми фигурами на Ладони.

– И мы тоже, – едко заметил Сифервал.

Альберико снова подавил гнев. Кажется, с этими тремя ему в последнее время приходилось делать это очень часто. Но у них были собственные цели, собственные планы, и в центре этих планов лежали богатство и слава. Это было естественно для всех честолюбивых людей Империи: к чему еще должен стремиться честолюбивый человек?

– Я это понимаю, – ответил он как можно спокойнее.

– Тогда что мы будем делать? – спросил Гранчиал.

Настоящий вопрос, без вызова. Гранчиал был самым слабым и самым верным – благодаря этой слабости – из всех троих.

Альберико поднял взгляд и посмотрел на Каралиуса, не на Гранчиала.

– Вы соберете мои войска, – медленно произнес он, хотя сердце его стремительно билось. Это было опасно и могло стать концом, об этом твердили ему все его инстинкты. Но он также знал, что время и боги бросили ему с небес сверкающую жемчужину, и если он не пошевелится, она пролетит мимо.

– Соберете мои войска во всех четырех провинциях и поведете их на север. Я хочу, чтобы они собрались в одном месте как можно скорее.

– Где? – Глаза Каралиуса так и горели от предвкушения.

– В Феррате, конечно. На северной границе с Сенцио. – «Сенцио, – думал он. – Девятая провинция. Жемчужина. Поле битвы». – Сколько вам на это потребуется времени? – спросил он у всех троих.

– Пять недель, не больше, – быстро ответил Гранчиал.

– Четыре, – с улыбкой произнес Сифервал.

– Первая рота, – сказал Каралиус, – будет у границы через три недели. Можете на нас рассчитывать.

– Буду, – сказал Альберико. И отпустил их.

Он долго сидел один за письменным столом, играя с пресс-папье, тщательно обдумывая это предприятие снова и снова, рассматривая его со всех сторон. Но, как бы он на него ни смотрел, казалось, что все кусочки плана стоят на своих местах. Здесь можно было захватить власть, добиться триумфа, он почти что видел, как эта сверкающая жемчужина летит по воздуху, над водой, над землей, в его протянутую руку.

Он действует. Сам влияет на события, а не подчиняется им. Его противник будет уязвимым, очень уязвимым, пока этот новый хаос на западе не уляжется. Квилея будет вынуждена сделать новый выбор, и это вовсе не будет выбором. Время воистину предлагало ему жемчужину, падающую с небес, ждущую, чтобы он ее поймал. И вставил в свою корону.

Но все же ему было страшно, почти жутко этим ясным утром, пока он сидел один и пытался убедить себя в истинности этого сверкающего обещания. Больше чем страшно: во рту у него пересохло, а солнечный весенний свет казался странным до боли. Он спросил себя, уж не заболел ли он. Что-то грызло его, как крыса в темноте, в неосвещенных уголках мозга. Он заставил себя посмотреть туда, соорудить факел из своей осторожной рациональности, заглянуть внутрь себя и вырвать с корнем эту тревогу.