Гай Кей - Тигана [litres]

«Откажись! – хотелось ей сказать, хотелось так сильно, что она прикусила губы, чтобы удержать слова. – О любовь моя, откажись от этого заклятия. Позволь Тигане вернуться, и вернется вся радость мира».

Но она ничего не сказала. Знала, что не может этого сделать, и знала, потому что уже не была ребенком, что милость так легко не даруется. Не после всех этих лет, в течение которых Стиван и Тигана так переплелись и так глубоко вросли в боль самого Брандина. Не после всего, что он уже сделал с ее родным домом. Не в том мире, в котором они живут.

И кроме того, и прежде всего, была еще ризелка, и ясный путь, раскрывавшийся перед ней с каждым словом, произнесенным у огня. Дианоре казалось, что она знает все, что будет сказано, все, что за этим последует. И каждое пролетающее мгновение уносило их – она видела это, как некое мерцание воздуха в комнате, – к морю.

Почти треть игратян осталась. Больше, чем он рассчитывал, сказал ей Брандин, когда они стояли на балконе над гаванью две недели спустя и смотрели, как его флотилия отплывает домой, туда, где прежде был и его дом. Теперь он находился в ссылке, по собственной воле, и эта ссылка была более настоящей, чем когда-либо раньше.

В тот же день позже он сказал ей, что Доротея умерла. Она не спросила, как или откуда он узнал. Она по-прежнему не хотела ничего знать о его магии.

Но вскоре после этого пришли плохие вести. Барбадиоры начали двигаться на север, по направлению к Феррату и через него, все три роты явно направлялись к границе Сенцио. Дианора видела, что он не ожидал этого. Не ожидал так скоро. Это было слишком не похоже на осторожного Альберико – делать столь решительные шаги.

– Там что-то произошло. Что-то его подталкивает, – сказал Брандин. – И я бы хотел знать, что именно.

Теперь он стал слабым и уязвимым, вот в чем была проблема. Ему необходимо было время, все они это понимали. После ухода большей части армии Играта Брандину необходима была возможность создать новую структуру власти в западных провинциях. Превратить первую головокружительную эйфорию после его заявлений в узы и обязательства, из которых выковывается истинное королевство. Это позволило бы ему создать армию, которая сражалась бы за него, из покоренных людей, еще недавно так жестоко угнетаемых.

Ему крайне необходимо было время, а Альберико ему этого времени не дал.

– Вы могли бы послать нас, – предложил однажды утром канцлер д’Эймон, когда размеры кризиса начали вырисовываться. – Послать игратян, которые остались, и разместить корабли вдоль побережья Сенцио. Вот увидите, это задержит Альберико на какое-то время.

Канцлер остался с ними. Никто и не сомневался, что он останется. Дианора знала, что, несмотря на испытанный им шок – он еще долго после заявления Брандина выглядел постаревшим и больным, – глубокая преданность д’Эймона, его любовь, хотя он бы со смущением отверг это слово, были отданы человеку, которому он служил, а не стране. В те дни, когда ее саму раздирали противоречивые чувства, она завидовала простоте выбора д’Эймона.

Но Брандин наотрез отказался последовать его совету. Она помнила его лицо, когда он объяснял им причину, подняв взгляд от карты и рассыпанных по столу листков с цифрами. Они втроем собрались вокруг стола в гостиной рядом со спальней короля. Четвертым был беспокойный, озабоченный Рун, сидящий на диване в дальнем конце комнаты. У короля Западной Ладони все еще был его шут, хотя короля Играта теперь звали Джиралд.

– Я не могу заставить их сражаться в одиночку, – тихо сказал Брандин. – Взвалить на них полностью бремя защиты тех людей, которых я только что сделал равными им. Это не может быть войной игратян. Во-первых, их мало, и мы проиграем. Но дело не только в этом. Если мы пошлем армию или флот, они должны состоять из людей всех провинций, или этому королевству придет конец еще до того, как я начну его создавать.

Д’Эймон встал из-за стола, возбужденный, заметно встревоженный.

– Тогда я вынужден повторить то, что уже говорил: это безумие. Следует вернуться домой и разобраться с тем, что произошло в Играте. Вы нужны там.

– Не очень, д’Эймон. Не буду себе льстить. Джиралд правит Игратом уже двадцать лет.

– Джиралд – предатель, и его следовало казнить как предателя, вместе с матерью.

Брандин посмотрел на канцлера, и его серые глаза внезапно стали холодными.

– Зачем возвращаться к этому спору? Д’Эймон, я нахожусь здесь по определенной причине, и тебе она известна. Я не могу отказаться от мести: это противоречит всей моей сути. – Выражение его лица изменилось. – Никто не обязан оставаться со мной, но я привязал себя к этому полуострову любовью, и горем, и моим собственным характером, и эти три вещи будут держать меня здесь.

– Леди Дианора могла бы поехать с нами! После смерти Доротеи вам понадобится королева в Играте, и она была бы…

– Д’Эймон! Достаточно, – его тон решительно прекращал дискуссию.

Но канцлер был мужественным человеком.

– Милорд, – настаивал он с мрачным лицом, голос его звучал тихо и напряженно. – Если я не могу говорить об этом, и вы не хотите послать наш флот на встречу с Барбадиором, то я не знаю, что вам посоветовать. Провинции пока не пойдут сражаться за вас, мы это знаем. Им необходимо время, чтобы поверить в то, что вы – один из них.

– А у меня нет времени, – ответил Брандин со спокойствием, кажущимся неестественным после острого напряжения их спора. – Поэтому я должен стать одним из них немедленно. Дай мне совет, как это сделать, канцлер. Как мне им это показать? Прямо сейчас. Как заставить их поверить, что я действительно привязан к Ладони?

Вот так они подошли к этому, и Дианора поняла, что ее час наконец настал.

«Я не могу отказаться от мести: это противоречит всей моей сути». Она никогда не питала никаких иллюзорных надежд на то, что он по доброй воле снимет заклятие. Она слишком хорошо знала Брандина. Он был не из тех, кто отступает или меняет свои решения. В чем бы то ни было. В этом заключалось ядро его сути. В любви и ненависти, в определяющей его характер гордости.

Дианора встала. В ее ушах зазвучал прежний шелест волн, и если бы она закрыла глаза, то, несомненно, увидела бы тропу, уходящую вдаль, прямую и ясную, как лунная дорожка на море, ярко блестящую перед ней. Все вело ее туда, вело их всех. Он уязвим, беззащитен, но он никогда не повернет назад.

Когда она встала, в ее сердце расцвел образ Тиганы. Даже здесь, даже сейчас, образ ее родины. В глубине пруда ризелки было много людей, собравшихся под знаменами всех провинций, пока она спускалась вниз, к морю.

Она аккуратно положила ладони на спинку стула и посмотрела туда, где он сидел. В его бороде виднелась седина, и казалось, ее становилось все больше каждый раз, когда она ее замечала, но глаза оставались такими же, как всегда, и в них не было ни страха, ни сомнения, когда он ответил на ее взгляд. Она глубоко вдохнула воздух и произнесла слова, которые как будто давно уже были ей подсказаны, слова, которые лишь ждали наступления этого момента.