Гай Кей - Тигана [litres]

– Рыжая лисичка, в самом деле, – повторил он, но на этот раз обращаясь к ней, а не к Казалье.

Губернатор все равно рассмеялся. Они двинулись дальше, за ними последовала свита, в том числе и посланник Брандина, у которого вид был мрачный и недовольный, несмотря на прекрасное утро.

Катриана почувствовала, что у ее плеча стоит Дэвин, и заметила Ровиго рядом с Алаис. Она взглянула на мужчин и увидела в их глазах едва сдерживаемую ярость. Именно тогда ей стало смешно, хотя и ненадолго.

– Точно так, – легкомысленно сказала она, – выглядел Баэрд перед тем, как нас обоих чуть не прикончили в Тригии. Не думаю, что мне хочется повторять это приключение. У меня больше не осталось волос, которые можно остричь.

Именно Алаис, которая оказалась гораздо умнее, чем сначала думала Катриана, рассмеялась и увела их своим смехом от опасного момента. Они вчетвером пошли дальше.

– Я бы его убил, – тихо сказал ей Дэвин, когда они остановились перед лавкой с товарами из кожи.

– Конечно, убил бы, – с готовностью согласилась она. Затем, осознав, как это должно было прозвучать и что он говорил вполне серьезно, сжала его руку. Шесть месяцев назад она бы этого не сделала. Она менялась, они все менялись.

Но как раз в тот момент, когда насмешка и гнев уже угасали, Катриане кое-что пришло в голову. Ей показалось, что на яркий день внезапно наползла тень, хотя на небе не было ни облачка.

После она поняла, что приняла решение почти сразу же, как только идея оформилась в ее голове.

До того как утренний рынок закрылся, она ухитрилась остаться одна, чтобы купить все, что ей было нужно. Серьги, плащ, черный гребень. Красную перчатку.

И покупая все это, она начала думать о матери и вспоминать мост в Тригии. Неудивительно: ее мозг всегда отмечал такие сюжеты. Эти сюжеты стали причиной того, что она на это пошла, что смогла хотя бы подумать о таком. Когда наступит ночь, ей придется уйти одной, ничего никому не сказав. Придумать какую-нибудь ложь для Алаис. Никаких прощаний; они бы ее не пустили, как и она не пустила бы никого из них.

Но что-то надо было делать, они все это знали. Надо было предпринять какой-то шаг, и в то утро на рынке Катриане показалось, что она поняла, каким должен быть этот шаг.

Первую половину своей одинокой прогулки через темный город она ругала себя за недостаток мужества и за то, что у нее так дрожат руки. Но в конце концов они перестали дрожать, когда она подошла к стене сада и увидела падающую звезду на сине-черном бархате неба.

– Нам придется тебя обыскать, сама понимаешь, – сказал один из двух стражников у ворот с кривой усмешкой на лице.

– Конечно, – пробормотала она, подходя поближе. – Так мало развлечений, когда стоишь на страже, не правда ли? – Второй рассмеялся и потянул ее, не без осторожности, вперед, в круг света от факелов, а потом чуть дальше, в более укромную тень у края площади. Она услышала короткий, тихий спор между двумя стражниками по другую сторону ворот, который закончился кратким приказом из шести слов. Один из них, явно более низкого звания, нехотя зашагал через двор к замку, чтобы отыскать Ангиара Барбадиорского и сообщить ему, что его мечты только что сбылись или что-то вроде этого. Другой поспешно отпер ворота ключом, висящим на кольце у пояса, и вышел к остальным.

Они занимались ею довольно долго, но не грубо и не позволяя себе слишком много. Если она собиралась попасть к барбадиору и завоевать его расположение, оскорблять ее было рискованно. Катриана на это и рассчитывала. Один или два раза ей удалось тихонько захихикать, но не так, чтобы их поощрить. Она все еще продолжала думать о сюжетах, вспоминая тот самый первый вечер, когда пришла к Алессану и Баэрду. Ночной портье в гостинице с похотливой ухмылкой попытался ее пощупать, когда она проходила мимо, он не сомневался в том, зачем она здесь.

«Я не буду с вами спать, – сказала она, когда они открыли дверь на ее стук. – Я никогда не спала ни с одним мужчиной». Она видела столько иронии в своей жизни, глядя в прошлое из этих спутанных теней, пока руки охранников ощупывали ее тело. Кто из смертных знает, куда приведет линия его жизни? Вероятно, было закономерно, что она подумала о Дэвине и о том потайном чулане во дворце Сандрени. Все получилось совсем не так, как она тогда предполагала. Но в тот день она не думала о будущем и о судьбе. Тогда еще не думала.

А теперь? О чем она должна думать теперь, когда снова начинает выстраиваться сюжет судьбы? Образ, сказала она себе, стоя в тени вместе с тремя стражниками, крепко держись за образ. Выход на сцену и финал представления, свеча, от которой начнется пожар.

К тому времени как они с ней закончили, вернулся четвертый стражник с двумя барбадиорами. Они тоже улыбались. Но обращались с ней почти учтиво, когда впустили в ворота и повели через центральный двор замка. Свет неровными пятнами падал вниз из выходящих во двор верхних окон. Перед тем как войти в замок, Катриана посмотрела вверх, на звезды. Огни Эанны. И у каждого свое имя.

Они вошли в замок через массивные двери, охраняемые еще четырьмя стражниками, потом поднялись на два длинных пролета по мраморной лестнице и прошли по ярко освещенному коридору на самом верхнем этаже. В конце этого последнего коридора виднелась приоткрытая дверь. Когда они подошли к ней, Катриана увидела за ней комнату, изящно обставленную мебелью темных, насыщенных тонов.

В дверях стоял Ангиар Барбадиорский, в голубом халате под цвет его глаз, держа в руке бокал зеленого вина, и пожирал ее взглядом второй раз за этот день.

Она улыбнулась и позволила ему взять ее руку в красной перчатке своими ухоженными пальцами. Он провел ее в комнату. Закрыл и запер дверь. Они остались одни. Повсюду горели свечи.

– Рыжая лисичка, – сказал он, – как ты любишь играть?

Дэвин всю неделю нервничал, ему было неловко в собственной коже; он знал, что они все так себя чувствуют. Сочетание нарастающего напряжения и вынужденного бездействия с пониманием – для которого достаточно было иногда смотреть на Алессана – того, как близки они к кульминации, делало их всех неестественно, опасно раздражительными.

Перед лицом такого настроения Алаис проявила себя самым необычайным образом, она оказалась просто милостью божьей. Дочь Ровиго с каждым днем становилась все более мудрой, более мягкой и все более свободно чувствовала себя среди них, как будто поняла, что в ней нуждаются, что ее пребывание здесь имеет смысл, и изо всех сил старалась его оправдать. Наблюдательная, неизменно веселая, всегда готовая поддержать разговор вопросами и меткими ответами и с готовностью выслушивать самые длинные рассказы любого из них, она почти в одиночку два-три раза спасала застольную беседу, не позволяя им замкнуться в тяжелом молчании или впасть в мрачную раздражительность. Слепой Ринальдо, Целитель, казался почти влюбленным в нее, так он расцветал, когда она была рядом. И не он один, думал Дэвин, и даже радовался, что напряжение момента не дает ему разобраться в собственных чувствах.