Гай Кей - Тигана [litres]

– Я еще раз повторяю тебе, – прохрипел он, – ты глупец!

Алессан покачал головой:

– Ты меня называл и похуже, и не без причины. Но теперь я назову тебя так, как тебе, возможно, очень не понравится, я разоблачу тебя: ты – порядочный человек, так же стремящийся к свободе, как и любой из нас. Эрлейн, ты не сможешь больше прятаться за своим дурным характером и враждебностью. Не сможешь переносить на меня свою ненависть к тиранам. Если ты предпочтешь нас покинуть, можешь это сделать. Но мне кажется, этого не произойдет. Добро пожаловать в нашу труппу по собственному желанию.

Эрлейн казался застигнутым врасплох, загнанным в угол. У него было настолько растерянное лицо, что Дэвин громко рассмеялся; теперь ему стала ясна вся ситуация, комичная и странная, вывернутая наизнанку. Он шагнул вперед и обхватил чародея:

– Я рад. Рад, что ты с нами.

– Вовсе нет! Я этого не говорил! – рявкнул Эрлейн. – Я ничего такого не сказал и не сделал!

– Конечно, ты с нами. – Это произнес Сандре, на чьем темном, морщинистом лице все еще явно читались усталость и боль. – Сегодня ты это доказал. Алессан прав. Он знает тебя лучше, чем любой из нас. В некотором смысле даже лучше, чем ты сам себя знаешь, трубадур. Как долго ты старался заставить себя поверить, что для тебя ничто не имеет значения, кроме собственной шкуры? Скольких людей ты убедил в этом? Меня. Баэрда и Дэвина. Возможно, Катриану. Но не Алессана, Эрлейн. Он только что дал тебе свободу, чтобы показать, что мы все ошибались.

Воцарилось молчание. Они слышали крики на улицах внизу, топот бегущих ног. Эрлейн повернулся к Алессану, и они посмотрели друг на друга. Дэвина вдруг посетило видение, еще одно вторжение образа из прошлого: их костер у дороги в Феррате, Алессан, играющий песни Сенцио для Эрлейна, разъяренной тени у реки. Столько разных слоев, столько разных значений заложено в этом.

Он увидел, как Эрлейн ди Сенцио поднял руку, левую руку, с имитацией пяти пальцев, и протянул ее Алессану. Тот протянул навстречу правую, и их ладони соприкоснулись.

– Наверное, я все-таки с вами, – сказал Эрлейн.

– Я знаю, – ответил Алессан.

– Пошли! – через секунду произнес Баэрд. – У нас много дел. – Дэвин последовал за ним вместе с Дукасом, Сертино и Наддо к наружной лестнице за окном.

Перед тем как шагнуть через подоконник, Дэвин оглянулся и посмотрел на кровать. Эрлейн заметил это.

– С ней все в порядке, – мягко сказал чародей. – Она в полном порядке. Делай, что нужно, и возвращайся к нам.

Дэвин посмотрел на него. Они обменялись почти застенчивыми улыбками.

– Спасибо, – сказал Дэвин, имея в виду сразу многое. И последовал за Баэрдом вниз, в суматоху шумных улиц.

Она проснулась за несколько секунд до того, как открыла глаза. Почувствовала, что лежит на чем-то мягком и неожиданно знакомом, а вокруг звучат голоса, то приближаясь, то отдаляясь, словно морской прибой или медленно кружащиеся светлячки летней ночью дома. Сначала она не узнавала эти голоса. Ей было страшно открыть глаза.

– Думаю, она уже очнулась, – сказал кто-то. – Не могли бы вы оказать мне услугу и оставить нас с ней вдвоем на несколько минут?

Этот голос она знала. Она услышала, как люди встают и выходят из комнаты. Закрылась дверь. Этот голос принадлежал Алессану.

А это значило, что она не умерла. И это все-таки не Чертоги Мориан, и ее окружают не тени умерших. Катриана открыла глаза.

Он сидел на стуле, близко придвинутом к ее кровати. Она находилась в своей комнате в гостинице Солинги, лежала в постели, укрытая одеялом. Кто-то снял с нее черное шелковое платье, смыл кровь с ее кожи. Кровь Ангиара, которая лилась из его горла.

От нахлынувших воспоминаний у нее закружилась голова.

Алессан тихо сказал:

– Ты жива. Эрлейн ждал тебя в саду, под окном. Он лишил тебя сознания, а потом поймал на лету с помощью магии и принес сюда.

Катриана снова закрыла глаза, пытаясь справиться со всем этим. С самим фактом жизни, с поднимающейся и опускающейся в такт дыханию грудью, с биением сердца, со странным, головокружительным ощущением, что она может улететь прочь от самого легкого дуновения ветерка.

Но она не улетит. Она находится у Солинги, и Алессан сидит рядом. Он попросил всех выйти. Катриана повернула голову и снова посмотрела на него. Он был очень бледен.

– Мы думали, что ты умерла, – сказал он. – Мы видели, как ты падала, из-за стены сада. То, что сделал Эрлейн, он сделал по своей воле. Никто из нас не знал. Мы думали, что ты умерла, – повторил он через секунду.

Катриана обдумала это. Потом сказала:

– Я чего-нибудь добилась? Что-нибудь происходит?

Алессан запустил пальцы в волосы.

– Еще слишком мало времени прошло, чтобы сказать наверняка. Но я думаю, да. На улицах суматоха. Если прислушаешься, услышишь.

Сосредоточившись, она действительно различила крики и топот бегущих ног за окном.

Алессан выглядел неестественно подавленным, как будто боролся с чем-то. Хотя в комнате было очень спокойно. Кровать теперь казалась мягче, чем раньше. Катриана ждала, глядя на него, отмечая вечную непокорность его волос в тех местах, где в них постоянно зарывались его пальцы.

Алессан осторожно сказал:

– Катриана, я передать тебе не могу, как сегодня испугался. Ты должна меня сейчас выслушать и постараться все обдумать, потому что это имеет очень большое значение. – Выражение его лица было странным, и что-то такое было в его голосе, что она не вполне улавливала.

Он протянул руку и опустил на ее ладонь, лежащую на одеяле.

– Катриана, я не сужу о тебе по поступкам твоего отца. Никто из нас никогда не судил. Ты не должна больше так с собой поступать. Тебе никогда ничего не нужно было искупать. Ты такая, какая есть, сама по себе.

Для нее это была трудная тема, самая трудная из всех, и сердце ее забилось быстрее. Она внимательно наблюдала за ним, ее голубые глаза смотрели прямо в его серые. Его длинные тонкие пальцы держали ее руку. Катриана сказала:

– Мы приходим в этот мир со своим прошлым, с историей. Семья имеет значение. Он был трусом, он сбежал.

Алессан покачал головой, выражение его лица оставалось напряженным.

– Нам надо быть осторожными, – пробормотал он. – Очень осторожными, когда мы беремся судить их за то, что они делали в те дни. Есть много причин, кроме страха за себя, для того чтобы мужчина, у которого есть жена и новорожденная дочь, предпочел остаться с ними и попытаться сохранить им жизнь. Дорогая моя, за эти годы я встречал столько мужчин и женщин, которые уехали ради своих детей.

Катриана чувствовала, что вот-вот заплачет, и старалась удержать слезы. Она ненавидела говорить об этом. Этот вопрос был твердым ядром боли в сердцевине всех ее поступков.