Гай Кей - Тигана [litres]

Только оно уже не казалось им таким значительным, когда на следующее утро подошли три барбадиорские роты, вынырнув из дыма пожаров на юге. У них было два знамени вместо одного: знамя Империи, с красной горой и золотой тиарой на белом поле, и собственное знамя Альберико – багровый вепрь на желтом поле. Все эти красные знамена усеивали равнину, словно покрывали ее пятнами крови, пока всадники и пехотинцы строились четкими рядами вдоль восточного края долины. Солдаты Империи Барбадиор покорили большую часть известного людям мира на востоке.

Дианора стояла на холме и наблюдала за их построением. Казалось, оно длилось вечно. Она несколько раз уходила в шатер, потом снова возвращалась. Солнце начало садиться. Оно уже висело над морем за ее спиной, когда все наемники Альберико вошли или въехали в долину.

– Три к одному, может быть, чуть больше, – сказал Брандин, подходя к ней. Его короткие седеющие волосы оставались непокрытыми и шевелились на вечернем ветерке.

– Их не слишком много? – спросила она тихо, чтобы никто не услышал. Он быстро взглянул на нее и взял за руку. Теперь он часто так делал, словно не мог долго выдержать, не прикасаясь к ней. Их занятия любовью после Прыжка стали такими страстными, что потом они бывали совершенно обессиленными, не способными ни о чем думать. И это было для нее главным, понимала Дианора: она хотела оглушить свой мозг, прогнать голоса и воспоминания. Стереть образ той ясной, прямой дороги, которая исчезала в морской тьме.

Стоя на холме в день прихода барбадиоров, Брандин сплел свои пальцы с ее пальцами и сказал:

– Возможно, их слишком много. Трудно судить. Но я превосхожу Альберико своим могуществом. Думаю, что, стоя на этом холме, я уравновешу разницу в количестве войск.

Это было сказано тихо: осторожное утверждение относящихся к делу фактов. Не высокомерие, всего лишь постоянная, всегда присутствующая гордость. Да и как она могла сомневаться в его колдовстве? Она хорошо знала, что оно совершило в той войне, около двадцати лет назад.

Этот разговор происходил вчера. Потом она повернулась и стала смотреть, как солнце садится в море. Ночь выдалась чудесной, светлой, Видомни прибывала, а Иларион была полной, голубой и таинственной, луной фантазии, магии. Дианора гадала, найдется ли у них время побыть сегодня ночью наедине, но Брандин провел на равнине среди палаток большую часть темных часов, а потом беседовал с командирами. Она знала, что д’Эймон собирается завтра остаться с ним здесь, наверху, и Раманус – больше моряк, чем военный командир, – тоже будет на холме, чтобы повести королевскую гвардию в бой, если до этого дойдет. Если до этого дойдет, они, вероятно, погибнут, понимала Дианора.

Обе луны сели к тому времени, когда Брандин вернулся в их шатер на холме над морем. Дианора не спала, лежала на своей кровати и ждала. Она видела, как он устал. Он принес с собой карты, зарисовки местности, чтобы в последний раз изучить их, но она заставила его отложить дела.

Он подошел к кровати и лег не раздеваясь. Спустя несколько секунд положил голову к ней на колени. Они долго молчали. Затем Брандин слегка шевельнулся и посмотрел на нее снизу вверх.

– Я ненавижу этого человека внизу, – тихо произнес он. – Ненавижу все, за что он борется. В нем нет страсти, нет любви, нет гордости. Только честолюбие. Ничто не имеет для него значения, кроме этого. Ничто в мире не может вызвать у него жалость или горе, кроме собственной судьбы. Все остальное – лишь орудие, инструмент. Он хочет получить тиару императора, это всем известно, но он желает ее не с какой-то определенной целью. Он просто желает. Сомневаюсь, чтобы хоть что-то в его жизни заставило его испытать какое-то чувство по отношению к другому человеку: любовь, скорбь, что угодно.

Он замолчал. От усталости он повторялся. Дианора прижала пальцы к его вискам, глядя на его лицо сверху. Он снова повернулся, глаза его закрылись, а лоб постепенно разгладился под ее прикосновениями. В конце концов его дыхание стало ровным, и Дианора поняла, что он спит. Она не спала, руки ее двигались, подобно рукам слепой. Она знала, благодаря проникающему снаружи свету, что луны сели, знала, что утром начнется сражение и что она любит этого человека больше всего на свете.

Должно быть, Дианора уснула, потому что, когда она снова открыла глаза, небо было серым, наступал рассвет, и Брандин уже ушел. На подушке рядом с ней лежал красный анемон. Она секунду смотрела на него, не двигаясь, потом взяла в руку и прижала к лицу, вдыхая свежий аромат. Интересно, знает ли Брандин местную легенду об этом цветке. Почти наверняка нет, решила она.

Она встала, и через несколько мгновений вошел Шелто с кружкой кава. На нем была жесткая кожаная куртка гонца, легкая, ненадежная броня против стрел. Он добровольно вызвался стать одним из десятка таких людей, бегающих с приказами и сообщениями с холма и обратно. Но сначала он пришел к ней, как приходил каждое утро в сейшане в течение двенадцати лет. Дианора боялась думать об этом, чтобы не расплакаться: это было бы дурным предзнаменованием в такой день. Ей удалось улыбнуться и сказать, чтобы он возвращался к королю, который в это утро нуждается в нем больше.

После его ухода она медленно выпила кав, прислушиваясь к нарастающему шуму снаружи. Потом умылась, оделась и вышла из шатра навстречу восходящему солнцу.

Двое королевских гвардейцев ждали ее. Они шли туда, куда шла она, скромно держась на шаг-другой позади, но не больше. Дианора знала, что сегодня ее будут охранять. Она поискала взглядом Брандина, но первым увидела Руна. Они оба находились перед плоской вершиной холма, оба были без головных уборов, без кольчуг, но с одинаковыми мечами у пояса. Брандин сегодня предпочел одеться в простую коричневую одежду солдата.

Но она не обманулась этим. И никто другой не обманулся и не мог обмануться.

Вскоре они увидели, как он подошел к краю холма и поднял над головой руку, на виду у солдат обеих армий. Без звука, без какого-либо предупреждения слепящая, кроваво-красная вспышка света сорвалась с его вытянутой руки, подобно языку пламени, и вонзилась в синеву неба. Снизу раздался рев, и, выкрикивая имя Брандина, его малочисленная армия двинулась вперед, через долину, навстречу солдатам Альберико, чтобы начать битву, которая назревала почти двадцать лет.

– Еще рано, – твердо произнес Алессан по крайней мере в пятый раз. – Мы ждали годы, и теперь не следует чересчур торопиться.

У Дэвина возникло чувство, что принц предостерегает самого себя больше, чем остальных. Правда заключалась в том, что, пока Алессан не отдал приказ, они не могли действовать – только наблюдать, как люди из Барбадиора, Играта и провинций Ладони убивают друг друга под жгучим солнцем Сенцио.