Гай Кей - Тигана [litres]

– Нет, – решительно ответил Эрлейн.

Алессан больше ничего не сказал. Он ждал. Дэвин увидел, как герцог качнулся было в их сторону, но потом сдержался. Он вспомнил, что Сандре прежде не верил в то, что это возможно.

Теперь он увидел. Они все увидели при свете звезд и костра, разведенного Баэрдом.

Эрлейн боролся. Почти ничего не понимая, расстроенный всем происходящим, Дэвин постепенно осознал, что в чародее происходит ужасная борьба. Это можно было прочесть по его застывшей, напряженной позе и сжатым зубам, по хриплому, учащенному дыханию, по крепко зажмуренным глазам и стиснутым в кулаки пальцам опущенных рук.

– Нет, – задыхаясь, произнес Эрлейн, потом повторил снова и снова, каждый раз все с большим усилием: – Нет, нет, нет!

Он упал на колени, словно подрубленное дерево. Его голова медленно склонилась. Плечи ссутулились, словно он сопротивлялся какому-то непреодолимому давлению, потом затряслись в хаотических спазмах. Он дрожал всем телом.

– Нет! – снова повторил он высоким, надтреснутым голосом.

Его ладони раскрылись, он прижал их к земле. В красном свете костра его лицо выглядело застывшей страдальческой маской. Пот лил с него градом, несмотря на ночной холод. Рот внезапно широко раскрылся.

Охваченный жалостью и ужасом, Дэвин отвел взгляд, и тут вопль чародея вспорол ночную тишину. В то же мгновение Катриана сделала два быстрых шага вперед и уткнулась головой в плечо Дэвина.

Этот крик боли, вопль смертельно раненного животного, повис в воздухе между костром и звездами на ужасающе долгое мгновение. Когда он смолк, Дэвин осознал всю напряженность тишины, прерываемой лишь редким потрескиванием хвороста, тихим журчанием воды и неровным, захлебывающимся дыханием Эрлейна ди Сенцио.

Катриана молча выпрямилась и разжала вцепившиеся в плечо Дэвина пальцы. Он посмотрел на нее, но она избегала его взгляда. Он снова повернулся к чародею.

Эрлейн все еще стоял на коленях перед Алессаном на молодой весенней траве у берега. Тело его продолжало содрогаться, но теперь уже от рыданий. Когда он поднял голову, Дэвин увидел на его лице дорожки слез и пота и пятна грязи с ладоней. Эрлейн медленно поднял левую руку и уставился на нее, будто на посторонний предмет, ему не принадлежащий. И все увидели, что произошло, вернее, иллюзию того, что произошло.

Пять пальцев. Он использовал магию.

Внезапно раздался крик филина, короткий и ясный, с северной стороны ручья, ближе к лесу. Дэвин почувствовал, что небо изменилось. Он взглянул вверх. Голубая Иларион, снова убывающая до полумесяца, взошла на западе. Свет призрака, подумал Дэвин и пожалел об этом.

– Честь! – едва слышно произнес Эрлейн ди Сенцио.

Алессан не двинулся с места после того, как отдал свой приказ. Он посмотрел сверху вниз на чародея, которого только что привязал к себе, и тихо произнес:

– Мне это не доставило удовольствия, но полагаю, нам необходимо было через это пройти. Одного раза достаточно, надеюсь. Пойдем есть?

Он прошел мимо Дэвина, герцога и Катрианы туда, где у костра ждал Баэрд. Мясо уже жарилось на огне. Охваченный вихрем эмоций, Дэвин заметил вопросительный взгляд Баэрда, адресованный Алессану. Он повернул голову и увидел, как Сандре протянул руку Эрлейну, чтобы помочь подняться.

Долгое мгновение Эрлейн не обращал на это внимания, потом вздохнул, ухватился за руку герцога и встал.

Дэвин пошел вслед за Катрианой к костру. Он слышал, что двое чародеев идут за ними.

Ужин прошел почти в молчании. Эрлейн взял свою тарелку и стакан и сел в одиночестве на камне у ручья, как можно дальше от света костра. Глядя на его темную фигуру, Сандре пробормотал, что человек помоложе, вероятнее всего, отказался бы от еды.

– Он умеет выживать, – прибавил герцог. – Любой чародей, продержавшийся так долго, должен это уметь.

– Значит, с ним все будет в порядке? – тихо спросила Катриана. – Он останется с нами?

– Думаю, да, – ответил Сандре, делая глоток вина. Он повернулся к Алессану: – Но сегодня ночью он попытается удрать.

– Знаю, – сказал принц.

– Остановим его? – это спросил Баэрд.

Алессан покачал головой:

– Не ты. Я. Он не может уйти от меня, если я его не отпущу. Если я позову, он вынужден будет вернуться. Я его держу… на привязи, мысленно. Это странное ощущение.

Действительно, странное, подумал Дэвин. Он переводил взгляд с принца на темную фигуру у ручья. Он даже представить себе не мог, как они должны себя чувствовать. Или, скорее, он почти мог это себе представить, и это ощущение беспокоило его.

Дэвин почувствовал на себе взгляд Катрианы и повернулся к ней. На этот раз она не отвела глаз. Выражение ее лица было странным; Дэвин понял, что она испытывает то же беспокойство и ощущение нереальности, что и он. Он внезапно живо вспомнил тяжесть ее головы на своем плече час тому назад. Тогда он едва обратил на это внимание, настолько пристально наблюдал за Эрлейном. Дэвин попытался ответить ей ободряющей улыбкой, но, кажется, ему это не удалось.

– Трубадур, ты обещал нам сыграть на арфе! – внезапно крикнул Сандре.

Чародей не ответил. Дэвин уже позабыл об этом. Ему не очень-то хотелось петь, и Катриане, наверное, тоже.

Поэтому получилось так, что Алессан, без всякого выражения на лице, достал свою тригийскую свирель и начал играть у костра один.

Он играл превосходно, с экономным, приглушенным звучанием, такие нежные мелодии, что Дэвин в его теперешнем настроении вполне мог представить себе, как звезды Эанны и голубой полумесяц единственной луны замедляют свое неумолимое движение по небу, чтобы не пропустить ни одной ноты этой чудесной музыки.

Спустя некоторое время Дэвин понял, что делает Алессан, и внезапно почувствовал, что вот-вот заплачет. Он сидел неподвижно, чтобы не потерять самообладания, и смотрел на принца через оранжево-красные языки пламени.

Глаза Алессана были закрыты, его худые щеки почти ввалились, а скулы отчетливо выделялись. И казалось, он вливает в свою музыку, как воду из жертвенной храмовой чаши, стремление, которое им движет, порядочность и заботу, составляющие основу его существа, как уже знал Дэвин. Но дело было не в этом, и не поэтому Дэвину хотелось плакать.

Каждая песня, которую играл Алессан, каждая мелодия, высокая и благозвучная, до боли ясная, была песней Сенцио.

Песней для Эрлейна ди Сенцио, который сидел на берегу ручья, окутанный горечью и ночной тьмой.

«Я не стану лгать и не скажу, что жалею о сделанном , – сказал Алессан чародею, когда садилось солнце. – Но могу признаться, что горько сожалею о необходимости совершить этот поступок» .

И в ту ночь, слушая игру принца Тиганы на свирели, Дэвин понял разницу между этими двумя вещами. Он наблюдал за Алессаном, а потом смотрел на других, тоже глядящих на принца, и когда он взглянул на Баэрда, желание заплакать стало почти непреодолимым. Его собственное горе поднялось в ответ на призыв тригийской горной свирели. Он горевал об Алессане и о побежденном Эрлейне. О Баэрде и его навязчивых ночных прогулках. О Сандре, и его десяти пальцах, и его мертвом сыне. О Катриане и о себе самом, обо всем их поколении, лишившемся корней и отрезанном от прошлого в мире без дома. Обо всех мириадах потерь и о том, что придется совершить людям, чтобы вернуть утраченное.