Гай Кей - Тигана [litres]

Остальные уже встали и ждали их. Баэрд положил Эрлейна у костра: Сандре успел снова раздуть огонь. Дэвин бросил снаряжение и оружие и пошел к ручью с ведром за водой. Когда он вернулся, Катриана и герцог начали обмывать и перевязывать ободранные руки Эрлейна. Они расстегнули на нем рубаху и закатали рукава, обнажив вздувшиеся ссадины там, где он поранился о веревки, борясь за свою свободу.

Или наоборот, мрачно подумал Дэвин. Разве то, что он связал себя веревкой, не было настоящей борьбой за свободу? Он поднял глаза и увидел, что Алессан смотрит на Эрлейна. Но не смог ничего прочесть в выражении его лица.

Взошло солнце, и вскоре после этого Эрлейн очнулся.

Они видели, что он понял, где находится.

– Кав? – небрежным тоном спросил у него Сандре.

Все пятеро сидели у костра, завтракали, пили из дымящихся кружек. На востоке небо приобрело бледный, нежный оттенок, обещание дня. Оно отражалось в воде и окрашивало распускающиеся листья деревьев в зелено-золотистый цвет. Воздух был наполнен пением птиц, в ручье плескалась, выпрыгивая из воды, форель.

Эрлейн медленно сел и посмотрел на них. Дэвин видел, как он заметил на своих руках бинты. Эрлейн бросил взгляд на оседланных лошадей и на две повозки, нагруженные и готовые к отъезду.

Его взгляд метнулся назад и остановился на лице Алессана. Двое мужчин, так невероятно связанные, смотрели друг на друга молча. Затем Алессан улыбнулся. Улыбкой, которую знал Дэвин. Она делала суровое лицо теплым и освещала серый графит глаз.

– Если бы я знал, – сказал Алессан, – что ты так ненавидишь тригийскую свирель, то не стал бы играть, честное слово.

Ужасно, но через мгновение Эрлейн ди Сенцио расхохотался. В его смехе не было веселья, ничего заразительного, ничего такого, чем можно поделиться с остальными. Его веки были крепко сжаты, и из-под них по лицу лились слезы.

Никто не заговорил и не шевельнулся. Это продолжалось долго. Когда Эрлейн наконец взял себя в руки, он вытер лицо рукавом, стараясь не задеть забинтованные раны, и снова посмотрел на Алессана. Открыл рот, собираясь заговорить, потом снова закрыл.

– Я понимаю, – тихо сказал ему Алессан. – Поверь, я понимаю.

– Кав? – снова спросил Сандре секунду спустя.

На этот раз Эрлейн взял кружку, неловко сжав ее обеими перевязанными руками. Вскоре после этого они свернули лагерь и вновь двинулись на юг.

Пять дней спустя, в канун Поста, они прибыли в замок Борсо.

Всю вторую половину дня, пока они ехали на юг, Дэвин смотрел на горы. Любой человек, выросший на водянистых низинах Азоли, не мог не трепетать при виде их вздымающихся цепей: Брачио здесь, в Чертандо, Паррави на востоке, в Тригии, а также – ее он никогда не видел, но был о ней наслышан, – увенчанной снегом Сфарони, высочайшей из них, на западе, там, где прежде была Тигана.

Вечерело. Далеко на севере в тот же день изувеченное тело Изолы Игратской лежало под окровавленной простыней в Зале аудиенций дворца на Кьяре.

Солнце садилось за острыми вершинами гор, окрашивая их во все оттенки красного – от винного и алого до темно-пурпурного. На самых высоких пиках снег все еще сверкал и ослепительно блестел в лучах заката. Дэвин мог разглядеть дорогу на перевал Брачио, спускающуюся с гор: это был один из трех знаменитых перевалов, связывавших – пусть не круглый год и всегда не без трудностей – полуостров Ладонь с Квилеей на юге.

В прежнее время, до того как матриархат пустил в Квилее глубокие корни, через горы велась торговля, и задумчивое благочестие дней весеннего Поста предвещало оживление коммерческой деятельности и обещало скорое открытие перевалов. Тогда города и замки-крепости здесь, в южных предгорьях, были полны жизни и играли важную роль. Они были хорошо защищены, так как там, где могли пройти торговые караваны, могла пройти и армия. Но ни один король Квилеи никогда не чувствовал себя на троне достаточно надежно, чтобы вести армию на север. Не с Верховными жрицами, которые только и ждали, когда он совершит ошибку и падет. Здесь, в Чертандо, армии лордов по большей части сражались друг против друга, обагряя острия мечей и стрел кровью соседей в диких схватках во имя знаменитой южной кровной мести, которая длилась многие поколения и становилась легендой.

А затем женщины в Квилее все же захватили власть, во времена Акиса и Пасиферии, несколько сотен лет назад. Квилея под властью жриц закрылась, подобно цветку в сумерках, и караваны перестали двигаться по дорогам.

Южные города превратились в деревни или, если были достаточно энергичными и гибкими, сменили характер своих занятий и повернулись на север, как это сделал Авалле, город Башен в Тигане. Здесь, в горных районах Чертандо, могущественные лорды, которые некогда содержали блестящие дворы в своих огромных, воинственных замках, стали живым анахронизмом. Их стычки и сражения друг с другом, когда-то являвшиеся неотъемлемой частью потока событий на Ладони, становились все более несущественными, хотя не делались от этого менее ожесточенными и беспощадными.

Когда Дэвин работал у Менико ди Феррата, ему иногда казалось, что каждая вторая баллада, которую здесь пели, повествовала о каком-нибудь лорде или его младшем сыне, преследуемых врагами на этих утесах. Или о несчастных влюбленных, разлученных ненавистью их отцов; или о кровавых деяниях этих отцов – неукротимых, похожих на ястребов в своих суровых высоких замках среди предгорий Брачио.

И половина этих баллад, повествовали ли они о яростных битвах, кровопролитии и горящих деревнях или оплакивали разлученных любовников, топившихся в тихих озерах среди туманных гор, как казалось Дэвину, были посвящены клану Борсо, и действие их разворачивалось на фоне массивного, мрачного великолепия замка Борсо, возвышающегося под самым перевалом Брачио.

Уже давно не появлялось новых баллад, их было и так очень мало с тех пор, как перестали приходить караваны из Квилеи. Но зато за последние два десятка лет появилось много свежих сплетен и слухов. Очень много. Альенор из замка Борсо стала живой легендой среди путешественников и прославилась особым образом.

И если эти новые истории рассказывали о любви, как и многие древние песни, они не имели почти ничего общего с легендами о горькой судьбе влюбленных, оплакивающих свои беды на овеваемых ветром скалах, а скорее повествовали о некоторых переменах в самом замке Борсо. О пушистых коврах и гобеленах, о заграничных шелках, кружевах и бархате, о вызывающих глубокое замешательство произведениях искусства в тех комнатах, в которых некогда сильные мужи составляли за грубыми столами планы полуночных рейдов, пока их буйные охотничьи собаки дрались из-за костей на устланном тростником полу.