Гай Кей - Тигана [litres]

Ответа не последовало. Она подождала мгновение, потом тихо окликнула его по имени. Снова никакого ответа. Она прислушалась и вскоре различила его мерное, сонное дыхание.

У Катрианы хватило чувства юмора, чтобы осознать иронию случившегося. У него явно была трудная ночь, и не только в очевидном смысле слова.

Она подумала, не разбудить ли его, чтобы отослать обратно в его комнату. Если их увидят выходящими отсюда вместе утром, это, несомненно, вызовет удивление. Но Катриана обнаружила, что ей все равно. Она также поняла, что придает меньшее значение, чем ожидала, тому, что он узнал о ней одну правду и догадался о другой. Правду о ее отце, но больше о ней самой. Она задалась вопросом, почему это ее почти совсем не беспокоит.

Она подумала, не накрыть ли его одним из одеял, но удержалась. Почему-то ей не хотелось, чтобы он проснулся утром и понял, что это сделала она. Так поступили бы дочери Ровиго, а не она. Или нет: младшая дочь к этому моменту уже заманила бы его в свою постель и в себя, невзирая на странное настроение и упадок сил. Старшая? Она бы с волшебной скоростью соткала новый плед и укутала им Дэвина, прикрепив записку с родословной овцы, которая дала шерсть, и историей выбранного узора.

Катриана улыбнулась в темноте и устроилась поудобнее в кровати. Ее беспокойство прошло, и больше ей ничего не снилось. Когда она проснулась, едва рассвело. Дэвин уже ушел. И она лишь потом узнала, как далеко.

Элена стояла у открытой двери дома Маттио, глядя вдоль темной дороги в сторону рва и поднятого моста через него. В окнах замка Борсо одна за другой мигали и гасли свечи. Мимо нее в дом то и дело проходили люди, обменивались с ней лишь коротким приветствием или кивком или вовсе обходились без этого. Им предстояло сражение этой ночью, и каждый пришедший это знал.

Из деревни за ее спиной не доносилось ни звука, не виднелся ни один огонек. Все свечи были давно задуты, камины погашены, окна закрыты ставнями, даже щели под дверьми заткнуты тряпками или половиками. Все знали, что в первую из ночей Поста по земле бродят мертвецы.

И в доме у нее за спиной было тихо, хотя к этому времени тут, на краю деревни, собралось уже человек пятнадцать-двадцать. Элена не знала, сколько еще Ходоков присоединится к ним здесь или позднее, на месте встречи; знала лишь, что их будет слишком мало. В прошлом году их уже не хватало, и в позапрошлом, и они проиграли те битвы с большими потерями. Битвы Ночи Поста убивали Ходоков быстрее, чем такие молодые, как Элена, вырастали на смену. Вот почему они каждую весну терпели поражение и почему почти наверняка проиграют битву сегодня.

Ночь стояла звездная, на небе сияла лишь одна луна – белый полумесяц убывающей Видомни. И еще было холодно здесь, в горах, в самом начале весны. Элена обхватила себя руками, сжав ладонями локти. Всего через несколько часов, когда начнется сражение, небо будет другим, и ночь будет чувствоваться совсем по-другому.

Вошла Каренна, одарила ее быстрой теплой улыбкой, но не остановилась, чтобы поговорить. Сейчас не время для разговоров. Элена тревожилась за Каренну: она всего две недели назад родила ребенка. Ей еще слишком рано участвовать. Но она необходима, все они необходимы, и сражение ночи Поста невозможно отложить ради одного мужчины или женщины, ради чего бы то ни было, происходящего в дневном мире.

Она кивнула в ответ на приветствие пары, которую не знала. Они вошли в дом вслед за Каренной. Их одежда запылилась: возможно, они пришли издалека, с востока, приурочив свой приход к тому часу, когда закрывают окна и двери после захода солнца и в деревне, и во всех одиноких хуторах среди ночных полей. Элена знала, что за всеми этими дверьми и окнами жители южных предгорий будут ждать в темноте и молиться.

Молиться о дожде и солнце, о том, чтобы земля была плодородной весной и летом, чтобы осень принесла богатый урожай. Чтобы ростки пшеницы и ржи проклюнулись из влажной, черной, щедрой почвы, пустили корни и поднялись, пожелтели и наполнились обещанной зрелостью. Молиться – пусть даже ничего не зная в своих закупоренных темных домах о том, что в действительности должно произойти сегодня ночью, – чтобы Ходоки сохранили поля, урожай, пришли на помощь в трудную минуту и спасли им всем жизнь.

Элена инстинктивно подняла руку и потрогала маленькое украшение из кожи, висевшее у нее на шее. Украшение, которое хранило сморщенный обрывок «сорочки», в которой она родилась, как и все остальные Ходоки, появившиеся на свет в прозрачной оболочке.

В других местах Ладони повитухи называли «сорочку» знаком доброй удачи удачи. Говорили, что родившимся в ней детям уготована жизнь, благословленная Триадой.

Здесь, на далеких южных границах полуострова, в этих диких краях у подножия гор, существовали другие учения, другое знание. Здесь древние обряды уходили глубже, дальше в прошлое, передавались из рук в руки, из уст в уста от своего зарождения много веков назад. В горах Чертандо не считали, что ребенок, родившийся в «сорочке», защищен от гибели в море, и не полагали наивно, что он обречен на удачу.

Он был отмечен для участия в битве.

В этой битве, которая происходила каждый год в первую ночь Поста, знаменующую начало весны и начало всего года. В битве, что велась в полях и за поля, за еще не взошедшие ростки, которые были надеждой и жизнью, за обещание обновления земли. В битве за тех, кто жил в больших городах, кто был отрезан от правды земли, не ведая о подобных вещах, и за всех здешних обитателей Чертандо, что прятались за своими стенами, умея лишь молиться и бояться ночных звуков, которые, возможно, издают воскресшие мертвецы.

Кто-то тронул Элену за плечо. Она обернулась и встретила вопросительный взгляд Маттио. Элена покачала головой и одной рукой отбросила за спину волосы.

– Пока ничего, – сказала она.

Маттио молчал, но в бледном лунном свете его глаза мрачно горели над пышной черной бородой. Он сжал ее плечо, скорее по привычке подбадривать, чем с какой-то иной целью, потом снова вернулся в дом.

Элена смотрела, как он уходит тяжелой поступью, надежный, все умеющий. Через открытую дверь она увидела, как он снова сел за длинный деревянный стол напротив Донара. Она несколько секунд смотрела на них обоих и думала о Верзаре, о любви и желании.

Потом снова отвернулась и стала смотреть в ночь, в сторону мрачной громады замка, в тени которого провела всю свою жизнь. Неожиданно она почувствовала себя старой, гораздо старше своих лет. У нее было двое маленьких детей, которые сегодня ночевали у ее матери и отца, в одном из этих запертых домов, где не горел огонь. А муж ее спал на погребальном поле – одна из многих жертв ужасной прошлогодней битвы, когда число Иных, казалось, возросло как никогда прежде, и они злобно торжествовали победу.