Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

Можно сказать, что я неплохо перекусила. Полагаю, что мужчины, эти большие животные, захотели бы гораздо большего, горячую пищу, мясо и так далее, но я была довольна и тем, что мне перепало. А почему мне, собственно, не быть таковой? Быстроногий изящный табук, например, тоже не является ни тяжёлым, неуклюжим, шумным, косматым боском, ни огромным, зубастым, жадным до крови ларлом.

Теперь меня не пугала, по крайней мере, в настоящее время, по крайней мере, до наступления зимы, перспектива умереть в лесу от голода. Помимо тур-паха, я могла опознать листья, который указывали на корни сулов, их обычно можно было найти на открытых, сухих и более песчаных почвах, мне были знакомы многие съедобные орехи и ягоды, такие как ягоды рам и гим, для последних, кстати, сейчас было самое время. Даже отвратительный на вкус корень сипа, несмотря на свою жуткую горечь, был съедобен.

Я остановилась и осмотрелась.

Я понимала, что даже если я переправлюсь через реку, мне следует избегать деревень и, конечно, городов. Не могла же я подойти к деревенскому частоколу или городским воротам и сказать: «Тал, я — рабыня. Кто хочет надеть на меня свои цепи?»

Беглых рабынь, насколько я знала, обычно возвращали их владельцам в качестве любезности, но иногда могли иметь место определённые переговоры, имеющие отношение к выплате компенсации за поимку, беспокойство, содержание и доставку. Мой ошейник, конечно, был простым, то есть немаркированным. Так что я могла выдумать себе владельца и утверждать, что пытаюсь вернуться к нему. Не то, чтобы это избавило меня от верёвки. В спорных ситуациях беглую рабыню, как правило, на какое-то время выставляют напоказ в публичном месте, приковывая цепью к столбу и вывешивая соответствующее уведомление, а затем, если никто не заявил на неё свои права, продают с аукциона или передают нашедшему. Иногда рабыню могут подвергнуть пытке, и в этом случае она, вероятно, признает себя рабыней любого, на кого ей мог бы казать судья, возможно, на его родственника из другой деревни. Безусловно, рабынь редко подвергают сколь-нибудь жестоким пыткам, поскольку это может понизить её цену. Исключением, разве что, может стать ситуация, когда требуются её показания в суде, которые, согласно действующим нормам права, могут быть приняты в качестве доказательства, только если получены под пыткой. Теоретически, конечно, дыба гарантирует, что любой раб или рабыня, дадут правдивые показания. Правда, обычно это гарантирует лишь то, что мужчина или женщина, воя от боли и задыхаясь от страданий, скажут то, что судья хочет от них услышать.

Внезапно я остановилась, услышав шорох. Что-то двигалось неподалёку от меня, скрытое сумраком леса. Я замерла, боясь даже дышать. Но больше ничего подозрительного я так не услышала. Интересно, не сопровождал ли меня кто-то в течение некоторого времени? Может, я просто его до сего момента не замечала? А может, я ничего и не слышала, и мне просто показалось?

Теперь я была достаточно знакома с лесом, чтобы понимать, что мне следует начинать искать убежище до наступления темноты. Хотя слины и пантеры выходят на охоту, когда чувствуют голод, но как правило, они предпочитают это делать по ночам.

И слин, и пантера могут легко запрыгнуть на высоту превышающую длину их тела, и могут сидеть в засаде на крепких сучьях в нескольких футах над землёй, но никто из них не стремится подниматься выше, вероятно из-за их веса, который многие из растущих выше веток могут просто не выдержать.

Но и для меня самой не представлялось практически возможным подняться на такую высоту.

Деревья здесь походили на высокие, отдельно стоящие, живые колонны, поддерживавшие необъятный свод листьев, раскинувшийся высоко над землёй. Подобные участки достаточно часто встречались во время нашего перехода от побережья к тарновому лагерю. Вероятно, это — следствие соперничества за свет, соревнования, возможно, растянувшегося на целые столетия. И всё же, как уже был отмечено ранее, лес не был однороден. Если можно так выразиться, лес лесу рознь. Как не бывает однороден ландшафт сам по себе, так и в лесу встречаются ручьи и озёра, поляны и луга, холмы и овраги, заросли кустарника и непролазные чащи, и даже беспорядочные нагромождения валунов, возможно принесённых и оставленных здесь древними ледниками в те времена, когда зима и лёд крушили скалы, унося и обкатывая их обломки. Наконец, во время одной из остановок, уже сумерках, мне повезло обнаружить большое, упавшее дерево, чей ствол в полумраке леса казался чёрным на свету, а его вырванные из земли корни тянулись вверх, словно когтистые лапы. Ствол дерева наискось пересекал низкое нагромождение валунов. Я была уверена, что смогу втиснуться между камнями и деревом, однако, после более подробного исследования, к своей радости я нашла позади дерева, кое-что получше. Между двумя большими валунами, привалившимися друг к другу, образовалось узкое пространство, открытое в обоих концов, так что попасть туда, или оставить его можно было в любую сторону. Хотя щель было довольно узкой, но вполне достаточной, чтобы я могла там поместиться, и в то же время, я была уверена, там было слишком узко, чтобы слин или пантера, могли туда протиснуться. Я хохотнула, представив, как разочарованы бы они были, если бы, обнаружив меня там, поняли, что не смогут меня там достать! Со временем пантера, скорее всего, отправилась бы искать новую добычу, а слин, по-видимому, выбросил бы меня из головы, конечно, если он не шёл по моим следам. А вот если бы он преследовал именно меня, то он, вероятно, спустя некоторое время, ушёл бы в сторону, предоставив мне возможность, рано или поздно, покинуть убежище, после чего, не исключено, что несколькими анами позднее, снова устремился бы по моему следу. Эти животные славятся своим упрямством. Что же касается лесничих или одиночных охотников, если таковые могли быть где-то поблизости, то для них моё убежище было бы столь же невидимым, как и для меня, пока я не начала его обследовать.

Я был в ярости от этой девки. Она что, так и не осознала, что носила ошейник? Или может она забыла о клейме?

Эх, был бы у меня такой же нюх, как у Тиомена!

А как она повеселилась надо мной, как оскорбила меня перед Генсерихом и его парнями! И даже перед рабынями! Уж я-то теперь повеселюсь с нею, так повеселюсь, что она не скоро сможет забыть это веселье! Только бы найти её!

Нет, подумать только, она сбежала дважды! Она что, решила, что такие вещи можно делать безнаказанно? Или может она подумала, что стальная полоса, запертая на её шее, просто не больше чем красивое украшение свободной женщины, безделушка, которую можно надеть и снять? Неужели она так и не поняла, что это означает, каково значение этого? Это был рабский ошейник, и он был заперт! Уж не думала ли она, что отметка на её бедре появилась только для красоты? Это — клеймо, выжженное в её аппетитной коже, идентифицирующее её, чтобы любой мог видеть, что она — кейджера.