Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

— Какой была твоя каста? — спросила меня как-то одна из соседок.

— У меня не было никакой касты, — ответила я.

— Она же варварка, Ты что, не видишь? — вступила в разговор другая девушка.

— Послушай, как она говорит, — посоветовала третья. — Это сразу заметно по её акценту.

— Она даже не в состоянии как следует говорить на языке, — усмехнулась четвёртая.

— У варваров не бывает касты, — объяснила вторая.

— Варварки глупы, — заявила третья.

— И вовсе я не глупа, — возмутилась я.

Мужчина в синей тунике продолжил называть номера лотов.

Были вызваны семнадцать девушек, пять из которых носили сирики, четыре, включая меня, были прикованы цепью к стене, а остальные имели возможность наслаждаться относительной свободой и могли перемещаться по помещению, как им хотелось, за исключением разве что того, как уже было отмечено, что они не могли без разрешения подниматься по лестнице, ведущей к зарешеченной двери.

Мы стояли в шеренге в указанных нам позах, опустив головы и скрестив запястья за спиной, и ждали. Мы уже не раз видели, для чего использовались длинная верёвка, шнуры и полосы ткани. Нас должны были увести из подвала. Шнур двумя петлями обвился вокруг моих запястий и, мгновение спустя, рывком затянулся, закрепив мои руки за спиной. Чуть позже длинная верёвка была завязана узлом на моей шее, после чего оба охранника пошли дальше, занявшись запястьями и шеей той девушки, что стояла передо мной, той самой, которая утверждала, что была из высоких Торговцев. Вскоре после этого позади меня встал мужчина с полосами ткани в руке.

— Подними голову, — приказал он, и в то же самое мгновение я ослепла.

В этот момент я вдруг почувствовала, что меня охватывает паника. Насколько совершенно беспомощной чувствуешь себя, когда Ты связана, привязана и неспособна видеть! Обычно это делают, начиная с конца каравана, и движутся к его началу. Предположительно, это помогает сохранять спокойствие в колонне и снижает вероятность того, что кто-то, запаниковав, бросится наутёк. Я помнила неблагоразумное бегство той девушки, что теперь стояла рядом со мной. Я услышала, как она в ужасе заскулила, похоже, ей тоже уже завязали глаза. Насколько же мы беспомощны!

— Повернулись налево, — послышалась команда.

Говорят, что любопытство не подобает кейджере. Обычно нас и держат в неведении. Несомненно, это помогает держать нас под контролем. Зачастую мы не знаем ни того, куда нас должны вести, ни того, что собираются с нами сделать. Мы — рабыни, и этим всё сказано. Когда нас привели в это место, мы тоже были в караване, на наших глазах были повязки, а руки связаны за спиной. Мы были бы не в состоянии узнать ни внутреннюю часть здания, ни его внешний вид, ни улицы вокруг. В действительности, всё, что мы знали, это то, что находились в Брундизиуме. Очевидно это — большой город и порт. Также, по плеску волн и запаху моря можно было сказать, что подвал в котором нас держали, располагался где-то у воды. Ещё, как уже было отмечено ранее, мы предполагали, по крайней мере, на это указывали слухи, что нас должны были отправить куда-то на север.

Я почувствовала, как верёвка немного пошевелилась, а затем натянулась, надавив на заднюю часть моей шеи, и я сделала первый шаг.

— Осторожно, ступеньки, — предупредил нас мужской голос.

— Могу ли я говорить? — поинтересовалась она.

— Можешь, — разрешил я.

Девушка стояла на коленях около меня. На ней была белая туника из шерсти скачущего хурта, её запястья были закованы в наручники за спиной, а её поводок, обычный коричневый кожаный шнур, петлями свисал из моей руки.

— Почему мы здесь? — спросила рабыня.

— Это что, любопытство? — осведомился я.

— Простите меня, Господин, — тут же пошла она на попятный.

Было раннее утро. Задувал свежий, пронизывающий ветер, трепал вымпелы на фалах. Большие глаза, нарисованные на носах кораблей с каждого борта, чтобы те могли видеть свой путь, равнодушно взирали на царившую на причалах обычную суету. Люди приходили и уходили.

В воздухе висел запах рыбы. Первые рыбацкие лодки уже вернулись с промысла. Гирлянды грантов и парситов были растянуты между шестами. Крабов продавали прямо из корзин.

Именно от таких причалов небольшие судёнышки, главным образом каботажники, а не круглые корабли, каждые два или три дня отправлялись на север.

Почему мне пришло в голову интересоваться ими?

Конечно, это было глупостью. Я запомнил, что номер её лота был сто девятнадцать, но разве это имело какое-то значение?

Она была рабыней.

Кто может понять побуждения мужчин, свои побуждения?

Я был зол на неё, не больше чем на одну из многих шлюх, чьи бёдра отмечены клеймом, чьи шеи окружены ошейниками. Тем не менее, она хорошо выглядела, лёжа у моих ног на том складе. Так ли отличалось её порабощённое тело от тел других беспомощно связанных красоток? Быть может, что-то было в её глазах, которыми она смотрела на меня? Она даже не узнала меня. Меня, того, кто привёл её к верёвкам и железу! Какой неуверенной она была, как дрожала и встревожено озиралась, как пугало её то, что она стоит голой на сцене торгов и рутинно демонстрируется собравшимся покупателям. Я часто вспоминал тот первый раз, когда увидел её в странных, скрывающих, варварских предметах одежды, и как наши взгляды встретились, как её глаза расширились, а губы приоткрылись и задрожали. Казалось, ещё немного и она либо упадёт в обморок, либо опустится на колени. В своём испуге она очень походила на поражённую, большеглазую, беспомощную самку табука, поймавшую на себе пристальный взгляд ларла. Она отвернулась и убежала. Как будто она могла бы сбежать от нас, если мы нашли её интересной. Я внёс её в список, как возможное приобретение, и её взяли под наблюдение. Вскоре после этого её имя уже значилось в списке приобретения, и с этого момента, хотя на ней ещё не было клейма и ошейника, для всех осведомлённых лиц она была гореанской рабской девкой.

Да, я часто вспоминал нашу первую встречу.

Какой она тогда казалась поражённой, какой напуганной. Не ощущала ли она, глядя на меня, так или иначе, того, чем это могло бы быть для неё, быть рабыней? Не ощутила ли она уже тогда, что это могло бы означать, принадлежать, стоять на коленях перед мужчиной, раздетой, закованной в цепи, с клеймом на бедре и ошейником на горле, и быть его полностью? Не осознала она себя уже тогда, внезапно, неожиданно, возможно, впервые в жизни, рабыней в присутствии господина? Если бы у меня получилось увидеть её снова, я смог бы её забыть, я чувствовал это. Я хотел увидеть её снова, хотя бы только за тем, чтобы выкинуть её из своей головы, чтобы вытравить воспоминания о ней из моей крови. Конечно, она ничем не отличалась от тысяч других, разве только в худшую сторону.