Джон Норман - Заговорщики Гора [ЛП]

Меня душили рыдания. Я должна быть свободной женщиной. Я должна быть свободной женщиной!

Но что если, задавала я себе вопрос, я таковой не была? Что если я была рабыней? Что если я была, как я часто подозревала и боялась, рабыней, законной рабыней?

Время от времени, в темноте, я ощупывала белую ленту, дважды обёрнутую вокруг моей шеи и завязанную на узел под подбородком ещё на Земле, в общежитии нашего женского сообщества. Теперь, после нескольких дней проведённых в этой камере, она промокла и испачкалась. Но она всё ещё оставалась там.

Зато округлого, стального анклета, защёлкнутого на моей левой щиколотке ещё в общежитии, когда я очнулась на Горе, уже не было. Я заключила, что он сыграл свою роль, независимо от того, какой эта роль могла бы быть, и нужды в нём больше не было.

«Что, если я должна быть рабыней, — спрашивала я себя, поглаживая ленту, — рабыней?»

На следующий день меня снова привели в круглую комнату, точно так же раздетую и с наручниками на моих запястьях.

Охранник, уходя, сказал мне встать на колени в центре комнаты и опустить голову к полу.

«Какая свободная женщина, так поступить?» — спросила я себя, когда он вышел, и осталась на ногах.

А когда он вернулся, я пожала плечами и гордо вскинула голову. Я решила показать им, какой может быть женщина Земли, особенно женщина моего воспитания, интеллекта, образования и класса. Охранник точно так же как и днём ранее отвёл меня назад и втолкнул в камеру.

Следующим утром меня совершенно буднично заклеймили, после чего вернули в камеру. Я не могла поверить в то, с какой рутинной небрежностью это было сделано со мной. Можно подумать, я была каким-то домашним животным! Спустя мгновение после того, как железо сделало своё дело, и я зашлась в крике боли и ужаса, всё ещё не в силах поверить в произошедшее, мне завязали глаза шарфом, так что, я даже не могла увидеть ту отметину, что так или иначе сделала меня, и я это ощущала всеми фибрами души, радикально и непоправимо отличающийся от той, кем я была раньше.

Позже я узнала, что отныне и навсегда носила на своём бедре, маленький, но чёткий, намертво впечатанный, курсивный кеф. Также я узнала, что это самое распространённое на Горе клеймо, которым метят самых обычных рабынь.

После процедуры клеймения меня, по-прежнему с завязанными глазами и с обожжённым бедром, снова впихнули в ту же камеру, но теперь мои руки надёжно удерживались за спиной посредством цепи на талии и браслетов на запястьях, чтобы я никоим образом не могла дотянуться до клейма. Другая цепь, что-то около ярда длиной соединяла цепь талии с кольцом в стене позади меня. Ещё одна цепь держала мои ноги прикованными к другому кольцу. В результате этого степень моей свободы была сильно ограничена. Я могла поднять колени, отодвинуться немного назад и сесть, опираясь спиной на стену. Также я могла лежать на левом или правом боку.

Поскольку прикованная таким способом я была не в состоянии ни дотянуться до углубления с водой, ни поесть самостоятельно, за мной ухаживала молодая женщина в короткой тунике. В тусклом свете, проникавшем через приоткрытую дверь, я заметила блик на металле. Что-то было на её шее. И тогда я поняла, что женщина носила ошейник!

— Пощадите меня, — прошептала я ей. — Вы должны понять моё тяжёлое положение. Будьте добры! Вы — такая же женщина, как и я!

Она легонько прижала пальцы к моим губам, а потом поднесла к ним кастрюлю с водой, и я смогла утолить жажду.

— Вы говорите по-английски? — спросила я, отчаянно надеясь, что они послали ухаживать за мной ту, кто могла бы быть знакома с моим языком.

Толстый ломоть чёрствого хлеба был поднесён к моим губам, а потом втиснут мне в рот, заткнув его так же эффективно как кожаный или матерчатый кляп.

— Ты повела себя неправильно, — испуганным шёпотом сказала мне девушка. — Ты не встала на колени, когда тебе посоветовали это сделать. Твоё счастье, что это произошло до того, как тебя заклеймили. Советую тебе впредь не допускать таких глупостей. Теперь Ты носишь клеймо.

Я попыталась заговорить, но не смогла выдавить из себя ни слова из-за хлеба, запечатавшего мой рот. А она меж тем вышла и заперла за собой дверь.

На следующий день меня снова проводили в круглую комнату, как и прежде раздетую и с закованными за спиной руками.

Как они узнали о том, что я не встала на колени согласно совету охранника? Понятно, что они каким-то образом должны были контролировать меня. Если раньше я это подозревала, то теперь была в этом уверена.

Прежде чем выйти, оставив меня в комнате одну, охранник вновь проинструктировал меня опуститься на колени в центре и склонить голову к полу.

Тяжелую дверь закрыли и заперли снаружи.

Насколько я могла сказать, я была одна и всё же, как и прежде, меня не оставляло ощущение чьего-то внимательного взгляда.

Мне было страшно. Колени дрожали и подгибались от охватившей меня слабости. Я боялась, что вот-вот упаду. Я немного покрутила руки в браслетах и обвела взглядом стены, ища крошечные трещины или отверстия. Нечего особенного я не заметила, но отлично понимала, что их могло быть сколько угодно, невидимых с того места, где я стояла. Меня, раздетую догола и закованную в наручники, могли разглядывать из тысячи мест. Своими босыми ногами я остро чувствовала шероховатость и холод камней, кожа ловила даже самое легкое движение воздуха вокруг меня.

«Насколько живым, — подумалось мне, — должно быть тело рабыни! Как остро она, должно быть, ощущает каждую мелочь, каждое дуновение ветерка, нюанс аромата, едва заметную, тонкую структуру того лоскутка ткани, что липнет к её телу, каждую ворсинку ковра или каждую щербинку камня под её обнаженными ногами, перестук звеньев цепи в соседней комнате, тяжесть наручников на её тонких запястьях, твёрдость и холод прутьев решётки, к которым она в страхе прижалась».

А что если её, связанную и ослеплённую, коснётся рука господина?

Что и говорить, мне самой хотелось броситься на колени и прижать голову к камням. Да, я сама чувствовала отчаянное желание упасть ниц перед теми невидимыми другими, если они там были. Казалось, каждый мускул, каждый нерв моего тела кричал мне, уговаривал, требовал встать на колени, принять позу подчинения.

Мне казалось, что я принадлежала этой позе.

«Это именно то, чем Ты являешься, — казалось, что-то внутри меня говорило со мной. — Вот и будь той, кто Ты есть! Не борись с собой! Ты же знаешь, мисс Аллисон Эштон-Бейкер, что, несмотря на все твои претензии, Ты — рабыня. Для тебя правильно стоять на коленях!»

«Нет, нет!» — мысленно кричала я.

«Не бойся, — уговаривал меня внутренний голос. — Признай свою сущность! Нет ничего неправильного в том, чтобы быть той, кто Ты есть в действительности. Только тогда Ты осознаешь себя цельной и, порабощённая, станешь по-настоящему свободной».