Джон Норман - Заговорщики Гора [ЛП]

«Нет!» — чуть не закричала я в голос.

«Уж не думаешь ли Ты, что тебе предоставят выбор?» — ехидно поинтересовался негромкий, настойчивый, внутренний голос.

«Я — свободная женщина», — заявила я сама себе.

«Вы прекрасно знаешь, что принадлежишь мужчинам, что твоё место на коленях перед ними, — засмеялся мой невидимый собеседник. — Ты давно, в течение многих лет, с того самого момента как появились первые признаки созревания твоего тела, хотела сделать это, опуститься перед ними на колени и подчиниться им как рабыня».

«Конечно же, нет», — попыталась убедить я саму себя.

«А не Ты ли мечтала о господине?» — насмешливо осведомился голос.

«Не надо мучить меня», — взмолилась я.

«А может, Ты хочешь, чтобы мужчины взяли это в свои руки?» — спросил меня мой внутренний голос.

«Я не понимаю», — всхлипнула я.

«Возможно, они, действительно помогут тебе», — предположил голос.

«Я не понимаю», — внутренне простонала я.

«Очевидно же, что Ты хочешь сделать это для них», — не унимался голос внутри меня.

Я чувствовала себя так, словно стою на пороге, качаюсь на краю, между условностями и фактами, между тем, чем я являлась на самом деле и тем, чем в течение многих лет мне говорили, что я должна быть, и чем в течение многих лет я притворялась быть.

И тогда я выпрямила спину и гордо вскинула голову.

— Я — свободная женщина! — воскликнула я. — Я — свободная женщина!

Почти в тот же миг, голос, терзавший меня всё это время, мой неслышный, настойчивый, едкий внутренний голос, каким-то образом поселившийся во мне, заговорил снова.

«Глупая рабыня, — сказал он, — Ты что, не знаешь, что рабыням не позволено лгать?»

Да, я помнила из прочитанного в конфискованных у меня книгах, что рабыню за такие ошибки наказание ожидало серьёзное.

Мой взгляд в ужасе заметался по стенам комнаты.

Я вдруг вспомнила, что на мне клеймо. Могло ли моё поведение вызвать недовольство? Я боялась, что да.

Мне оставалось только надеяться, что никто не слышал меня, что никто не узнает об этом!

Но едва смолкло эхо от моего крика, как снаружи проскрежетал засов, и в комнату вошёл охранник.

Он запустил руку в мои волосы и плотно сжал кулак, заставив меня вскрикнуть от боли, а затем пригнул мою голову к своему бедру и потащил меня, спотыкающуюся на подгибающихся ногах и непонятно как не падающую, прочь из комнаты. Мне тут же вспомнилось, что в книгах встречалось что-то о том, что делалось со мной. Меня вели куда-то, я понятия не имела куда, в беспомощном, позорном, ведомом положении, в котором часто водят рабынь.

— Простите меня, — плакала я. — Пожалуйста, не делайте мне больно, Господин!

Как легко эти слова слетели с моих губ. И разве не могло быть так, что они слетели с губ испуганной рабыни? А как естественно я обратилась к свободному мужчине как к Господину! Как быстро память подсказала мне запомненное ещё с вечеринки, что ко всем свободным мужчинам следует использовать обращение «Господин», а ко всем свободным женщинам — «Госпожа»!

Меня ввели в боковую комнату. С одной из моих рук сняли браслет, но лишь затем чтобы вернуть на место, но уже так, что руки были скованы спереди. Мужчина поставил меня перед свисавшей с потолка верёвкой. Мой взгляд скользнул по ней вверх. Она проходила сквозь массивное металлическое кольцо, вмурованное в потолок над моей головой. Дальше верёвка шла к противоположной стене, где заканчивалась, свёрнутая петлями, свисая с большого крюка. Тот конец верёвки, перед которым стояла я, был закреплён на цепи наручников.

— Что Вы собираетесь делать? — дрожащим от нехороших предчувствий голосом спросила я.

В следующее мгновение я почувствовала, что мои закованные в наручники руки тянет вверх к кольцу. Охранник натягивал верёвку, пока я не оказалась стоящей на цыпочках, едва касаясь камней кончиками пальцев ног, после чего привязал верёвку к крюку. Я наполовину стояла, наполовину висела, вытянувшись в струнку. Для чего нужно было ставить меня в такое положение? Затем мужчина связывал мои лодыжки и прикрепил их к кольцу в полу.

Зачем он закрепил меня таким образом? Что он собирался сделать? В ужасе я поняла, что знаю, что именно.

— Пожалуйста, — простонала я. — Простите меня! Я попытаюсь быть хорошей рабыней!

Разве то, что выжгли на моём бедре, не было клеймом?

Мужчина встал за моей спиной. Я буквально кожей чувствовала, что в руке у него что-то есть, возможно, что-то снятое с крюка на стене.

— Простите меня, Господин, — всхлипнула я. — Пожалуйста, Господин!

За всю мою жизнь меня никто ни разу не наказал, не ударил, вплоть до той памятной вечеринки, на которой рассерженная Нора подвергла меня порке своим хлыстом. Того раза мне хватило, чтобы понять, что я пойду на всё что угодно, лишь бы избежать новой встречи с хлыстом. Мне не забыть, как я, ослеплённая болью и страданием, признала её Госпожой, а себя рабыней.

Я признала её, мою соперницу и конкурентку, своей Госпожой! И я была не больше, чем униженной, испуганной, избитой рабыней, валявшейся у её ног! Каким триумфом, должно быть, было для неё, видеть свою презренную конкурентку, по красоте и популярности, съёжившейся перед ней, полуголой, плачущей рабыней, с ошейником на шее и колокольчиками на ноге, не имеющей никакого иного выбора, кроме как сносить неудовольствие своей Госпожи!

То избиение, конечно, стало для меня, мягко говоря, неприятным опытом. И мне нетрудно было понять, до какой степени рабыня будет бояться новой встречи с хлыстом, и на что пойдет, чтобы не повторять этого впредь.

Разумеется, меня это касалось в полной мере! И я не имела ни малейшего желания почувствовать это снова!

Я попыталась обернуться и посмотреть назад. У меня никак не получалось рассмотреть, что именно было у него в руке.

— Что Вы собираетесь делать, Господин? — спросила я, напуганная до слабости в животе.

И в следующее мгновение на меня обрушился первый удар гореанской рабской плети.

Теперь-то я уверена, что, то избиение было легким намёком, и предназначалось скорее быть предупреждением, а не чем-либо ещё, тем не менее, впервые в моей жизни, я на собственной шкуре испытала, что такое пять гибких широких ремней гореанской рабской плети, специально разработанной для наказания рабынь, разработанной, чтобы причинить боль, но не искалечить.

Лишившись поддержки верёвки, я просто рухнула на пол. Я едва осознавала, как мои руки снова сковывали за спиной, как развязывали мои ноги. Я лежала, а моё тело горело в огне, тело выпоротого движимого имущества, тело рабыни.

Я не могла поверить, что такая боль может существовать. Теперь я знала, какое наказание могло последовать за оплошностью рабыни. Теперь моё стремление быть хорошей рабыней станет безграничным. Теперь знала, что меня не только можно было ударить, но и что меня будут бить всякий раз, когда бы я ни вызвала недовольства. И я поняла, что пойду на всё, приложу все усилия, лишь бы мной были довольны, лишь бы избежать этой боли.