Джон Норман - Заговорщики Гора [ЛП]

Я была уверена, что смогла бы эксплуатировать невежество и слабость тех, кто незнаком с природой Гора. Неужели у меня не получилось бы выиграть для себя лёгкой жизни, имея в своём арсенале такое оружие как улыбки, слёзы, слова, хмурые взгляды?

Но у меня уже не было такой уверенности в своих силах, когда дело касалось кажущейся парадоксальной природы той, что сначала долго торговалась, а затем купила меня, а также загадочной природы того, кто был её агентом, и забрал меня от её имени.

Меня несли со всей мягкостью и обходительностью, с какими относились к свободным женщинам.

Мне ведь случалось видеть, как та или иная свободная женщина с делано-несчастным видом стояла на перекрёстке перед крошечной лужицей воды или грязи, в ожидании приближения подходящего мужчины, готового проявить внимание к её кажущемуся затруднению, и которому она предоставит высокую привилегию переноса её к безопасности другой стороны улицы. Я предполагала, что мужчины прекрасно знали о том, что происходило. По крайней мере, я на это надеялась. В таких вопросах всегда присутствует элемент расчёта. Иногда нужно немало покружить по району, чтобы найти подходящее место, где можно было бы лучше всего подать себя.

И всё же, хотя меня несли с достоинством, словно я могла бы быть свободной, я была крепко связана, так, как связывают рабыню, до полной беспомощности.

Я была рабыней.

Могли ли меня освободить?

Это казалось мне маловероятным. На Горе есть высказывание, что только дурак освобождает рабыню, и я предполагаю, что это верно. Какой мужчина не хочет рабыню? Даже на моей родной планете, я уверена, парни и мужчины, которых я знала, не отказались бы от обладания мною. Такие мысли достаточно ясно читались в их восхищённых и нахальных взглядах, направленных на меня, на ошейник, окружавший мою шею, на мои полуобнаженные конечности во время той памятной вечеринки на Земле.

Я предположила, что они в тот момент думали о том, как здорово было бы владеть Аллисон Эштон-Бейкер.

Кроме того, во время моей продажи я пришла к выводу, что Леди Бина хотела быть уверенной в том, что я могла бы представлять интерес для мужчин.

Мне это было непонятно.

Может, меня планировали послать на улицы с копилкой прикованной цепью к моей шее? Или я должна буду ублажать гостей, когда закончу прислуживать за ужином? Или же меня собираются сдавать в аренду?

Безусловно, нет ничего необычного в том, что свободные женщины хотят владеть рабынями-служанками, привлекательными для мужчин. В этом, правда, присутствует двойная жестокость. Во-первых, отказывая своим девушкам в руках рабовладельцев, они мучают их, что самим им доставляет удовольствие, поскольку рабынь они ненавидят. А во-вторых, они в некотором смысле причиняют боль, или думают, что делают это, мужчинам, которым они отказывают в общении с девушками, представляющими для них интерес, то есть к рабыням, каковой интерес у них, как у свободных женщин, ничего кроме негодования не вызывает.

Как можно проявлять интерес к рабыне в присутствии свободной женщины?

Но как можно интересоваться свободной женщиной, когда рядом есть рабыня?

Но какой, задавала я себе вопрос, я могу представлять интерес для мужчин теперь, после того как по моей голове прошлась бритва Петрана?

— Мы на месте, — наконец сказал зверь.

Гладя бельё, точно так же, как и стирая, рабыня обычно стоит на коленях. Это, в принципе, мало чем отличается от того, как это обычно делают свободные женщины, представительницы низших каст. Хочу отметить одну из особенностей вашего мира, которая поначалу меня озадачила. Я имею в виду недостаток обстановки и мебели в ваших жилищах. В основном у вас обходятся циновками, подушками и низкими столами, за которыми мужчины обычно сидят со скрещенными ногами, а женщины стоят на коленях. Хотя стулья, скамьи и высокие столы для вас не в новинку, например, они имеются в общественных столовых, а на севере встречаются повсеместно, но в моём прежнем мире такие детали интерьера распространены гораздо шире. Там почти любой человек может сидеть на стуле, тогда как здесь, особенно в частном жилище, такое удобство зачастую сохраняется только для людей высокого статуса или большой важности. И, разумеется, рабыня до ужаса боялась бы занять место на стуле или, скажем, на ложе для трапезы. Это не для таких как мы. Большинство вещей у вас хранится в сундуках, расставленных вдоль стен комнаты. Возможно, это отличается в более богатых домах, с их большими кухнями и кладовыми, их высокими стенами, внутренними двориками с колоннадами, фонтанами, садами, комнатами, выходящими в них и прочими изысками. Как-то раз мне даже удалось краешком глаза взглянуть на что-то вроде этого, через приоткрытую на мгновение дверь. Снаружи, конечно, трудно предложить особую роскошь внутри. Многое кажется серым, простым, тяжёлым, и даже угрожающим. Иногда наружные стены в общественных местах, могли быть оклеены афишами, словно доски информации.

Наконец, я закончила сворачивать простыни.

Леди Бина арендовала верхний этаж небольшого, двухэтажного дома на Изумрудной. Первый этаж занимал магазин глиняной посуды, фасадом, выходивший на улицу. Владелец магазина по имени Эпикрат, был, разумеется, торговцем, и жил вместе с семьей в задней комнате. Его компаньонку звали Делия. Как и он сам она была грамотной. Среди Торговцев это обычное дело. Фактически, благодаря её наставлениям и горстке монет, выдаваемых частями в течение нескольких дней, Леди Бина к этому моменту довольно сносно освоила чтение. По крайней мере, теперь она могла прочесть объявления на публичных досках и, я предполагала, типичные свитки. Очевидно, она оказалась способной ученицей. Я пришла к выводу, что в действительности, она уже читала лучше многих, предположительно грамотных, гореан. У меня не было сомнений, что моя Госпожа была женщиной не только необыкновенно красивой, но при этом ещё и чрезвычайно умной. Она была натурой очень энергичной и крайне честолюбивой. Для меня по-прежнему оставалось загадкой её происхождение, точно так же, а может даже в большей степени, как и происхождение монстра, называющего себя Гренделем. Порой у меня зарождались подозрения, словно она никогда не училась и была совершенно не подготовлена к жизни в обществе. Было в ней что-то, что, при всём её интеллекте, наводило на мысль о невинности животного, о чём-то диком и естественном, о некой непосредственности, прямоте и простодушии. Насколько я могла судить, она не была зашорена ограничениями или сомнениями. Если она чего-то захотела, то она, если это возможно, проследила бы за тем, чтобы получить желаемое. В её миниатюрном, красивом теле, даже немного меньшем, чем моё собственное, бурлила странная смесь природной невинности и эгоизма, благоразумия и тщеславия, независимости и расчёта. Я не понимала её. Мне было невдомёк, как её воспитывали, или, в некотором смысле, воспитывали ли вообще? Глядя на неё, на ум приходило сравнение с настороженно невинной, нетерпеливой, иногда злобной, а возможно и опасной, если встать на её дороге, маленькой, красивой самкой слина. Каким бы это не показалось странным, но меня терзали подозрения, что в огромном мохнатом звере было больше человеческого, или своего рода человеческого, чем в ней. Например, он имел или, по крайней мере, мне казалось, что имел понятие о чувстве долга, верности, честности и чести. Я не забыла, как он связал мои лодыжки на Тарсковом Рынке. Это были узлы, характерные для воина. Не мог ли он каким-то образом быть знакомым с кодексами алой касты?