Сергей Лукьяненко - Наваждение. Лучшая фантастика – 2022 [сборник litres]

Равиль мотнул головой.

– Надо было крутить по часовой, а я сделал против. Как ум за разум зашел – ведь тысячу раз все повторяли, отрабатывали, а все равно. Я – ногу, она – шею. Вот так.

Никому никогда не рассказывал, а тут не выдержал. Думал, станет легче – ничуть. Горечь и тоска – и ничего за пятнадцать лет не меняется.

Анастасия едва шла. Замерзнем, подумал Равиль. А ведь не холодно – чуть ниже нуля.

– И долго так – снег? – с трудом выговорила Анастасия каменными губами.

– Как повезет, – сказал Шериф. – Можно и неделю идти – не дойти, а можно за полдня проскочить.

– Это где ж тут неделю-то? – безучастно спросила женщина. – За неделю вон до Карачарска можно добрести.

– Тут – это тут.

Замолчали. Ни деревца вокруг, ни крыш, ничего. Поскрипывает снег, глухо бряцают самопалы на поясе, а во все стороны – только ночь и снег.

– Настя, а по-твоему – зачем это все?

Шериф закрыл глаза – веки слипались, и холод уже почти не беспокоил.

– Я так думаю, – Анастасия перехватила ребенка удобнее, – испытание это. Взяли нас на стекло лабораторное – и под лампу. Так-то всех сразу не разглядишь, а тут нас – всего ничего. Вот Господь и приготовил гнет – каждому по силам…

И тихонько добавила:

– Только не знаю, почему мне – так много…

Две едва заметные полосы на снегу перечеркнули их путь. Две полосы и несколько цепочек следов. Шериф встал на колени, рассмотрел отпечатки лап и повернулся к Анастасии:

– Ходка прошла, недавно совсем. Повезет – по ее следам выберемся. Сильно повезет – на привале нагоним.

– Сил нет, Равиль Каюмович!

– Каждому по силам… – ответил он скорее самому себе.

Хотел подменить Анастасию, взять на руки ее дочку, но девочка не далась, молча отпихиваясь от ставшего колом на холоде милицейского кителя руками и ногами.

Как шли, так и пошли дальше – влево, по санному следу, уходящему в стылую муть.

Спустя вечность замерцали впереди теплые розовые отблески.

Не чувствуя ног, Шериф прибавил шаг, потом побежал, пока не зарычали навстречу лежащие полукругом сероглазые лайки, не поднялась от костра закутанная в меха фигура Наная – лучшего погонщика Подколпачья, и стало легко-легко, – ты готова? – я готова! – и пальцами тихонько – раз! – и ладонью – два! – и зрители скалят зубы, и свешивают розовые языки, и недоверчиво держат торчком острые волчьи уши… Равиль оттолкнулся и полетел навстречу освещенной арене.

– Поставь его на ноги, – в морозном воздухе голос Евсея прозвенел сталью.

Гаврила крякнул и, будто наткнувшись на невидимую стену, замер. Медленно повернулся.

– Или он пойдет дальше сам, или ты оставишь своего младшего здесь, – рубя слоги метрономом, произнес Евсей.

Егор дернулся, утер кулаком слюни.

– Пусть сам идет, – вязко сплюнул Григорий.

Петр проглотался, радуясь нежданному перерыву, поворочал челюстью и крикнул:

– Или брось его здесь.

Гаврила ссадил с закорок своего младшего. Тот пошатнулся, но на ногах устоял:

– Батя…

– Оставь его, Гаврила, – выдохнул Евсей. Пар изо рта упал инеем на сочную траву. Цветущий одуванчик согнулся под разлапистой снежинкой. – Не выдюжит. А обратной ему дороги нет. Сгинет один.

– Кончать надо, – подытожил Петр.

Гаврила глянул на восток, на лодочки-следы, убегающие по насту на закат, на кругляши копыт и рдяный бисер, а потом вынул из-за пазухи кнут.

– Интересный поворот, – сказал Евсей. Пусто, без эмоций сказал.

– Я его не брошу, слышь, Бать? – попятился к снежной кайме Гаврила. – Вы ж его оставите здесь! Чтоб собаки жрали! Как Стаса! Как Юрка! Че, нет, что ли?

– Челюстью хлопни! – двинулся вперед Петр.

– Назад! – Евсей до хруста сжал переносицу, подцепил и утер сукровицу о штаны. Шваркнул в траву бесполезные уже очки и слепо прищурился. По перламутровому снегу вдаль тянулась путаными стежками хитрая вышивка. – Скажи им, Гаврила. Я уже знаю, и остальным скажи, не майся!

Сухопарый Гаврила будто стал шире в плечах.

– То ж брат мой, братцы. Кровный. Не пачкайтесь. И меня не пачкайте. Как братуха прошу.

Мало кто заметил, как Григорий зашел со спины, положил руку на плечо.

– Кнут убери, – шепнул он на ухо.

Евсей кашлял долго. Долго дрожащими руками доставал ситцевый платок, долго марал его кровью.

– Ты, Гаврила, старый воин, – убрал в карман формовки замаранную тряпку Евсей, – правила знаешь. Если пойдет дальше – все на тебе.

– Спасибо, Батя, – шепнул Гаврила.

Через семь широких шагов по снегу Егорка упал ничком. В тишине было слышно, как хрустнул под его телом наст.

– Лучше? – вопрос у Евсея получился пресным.

Егор поднял на командира глаза. Парня мелко трясло, но взгляд его был уверенно тверд.

– Паскудно, Батя. Будто стружки железной в кровь сыпанули. Но я дойду.

«Что же ты такого успел натворить за свои неполные двадцать? – подумал Евсей. – Что сделать такого страшного? Откуда черпаешь силы на этой дороге?»

– Дело – дрянь. – Григорий подошел тихо. Евсей вздрогнул и повернулся к своему младшему. – У этого супермена еще и самопалы есть с картечью. Убойная штука, хоть и галькой заряжена. Он и вправду мент? Тебе Юрок что сказал?

Евсей отхлебнул водки из горлышка, протянул бутылку Егору. Утер губы, подышал на кончики пальцев и процедил:

– Сказал, что семинарию окончил.

– Да что происходит-то с тобой? – прошептал Григорий.

Евсей помолчал и звонко хлопнул в ладоши:

– Конец привала, братцы. Ночевки не будет. Пойдем, пока след четкий, а не то снег еще повалит, тогда вообще заплутаем тут. Петр! – крикнул в хмарную пустоту Евсей. – Хорош ковыряться там!

– Верблюжатины парной не желаете? – вынырнул из серого тумана Петр. – Жестковата, правда, но вкус специфический.

– Давай факела делай, гурман хренов, – буркнул Евсей.

Шли цепочкой, след в след: первым – Григорий, за ним – Петр и Евсей. Замыкал колонну Гаврила, то и дело поддерживая спотыкающегося Егора.

В свете факелов было видно, как от спин валит пар. Разгоряченная водкой и быстрой ходьбой кровь уже не так сильно царапала сосуды изнутри.

– Не растягиваться! С тропы не сходить! – то и дело долетали приказы Евсея. – Темп держим, братцы!

«Раз-два, раз-два», – считал про себя Егор, заставляя ноги двигаться. Мерный ритм помог отвлечься от душащего чувства, какого-то беспокойного напряжения, проснувшегося внутри, настолько сильного, что оно затмило и усталость, и желание спать, и даже колкие льдинки в легких. Егор настолько увлекся этим ритмом, что едва не налетел на остановившегося вдруг Евсея.

Григорий присел на корточки и опустил факел пониже.

Следы беглецов упирались в широкую прямую, оставленную санным полозом.