Роберт Джордан - Корона мечей [litres]

В апартаментах Красных настроение было еще хуже, атмосфера сгустилась еще заметнее. Как в любой другой Айя, комнат здесь было гораздо больше, чем сестер, – и так дело обстояло еще до того, как из Башни сбежали мятежницы, – но в Красной Айя сестер было все же больше, чем в любой другой, и они занимали этажи, пустующие в других Айя. Красные часто носили шали без всякой необходимости, а сейчас и подавно все они выставляли напоказ красную бахрому, точно знамя. Разговоры обрывались, когда приближалась Сине, ее провожали холодными взглядами и ледяным молчанием. Пересекая выложенный своеобразным узором пол – красные слезы Пламени Тар Валона на белом фоне, – она чувствовала себя так, словно находилась на вражеской территории. Однако в подобной ситуации любая часть Башни могла на самом деле оказаться вражеской территорией. Эти алые языки пламени, если смотреть на них с другой стороны, вполне можно принять за клыки Дракона. Сине никогда не доверяла совершенно нелогичным слухам о Красных и Лжедраконах, но… Почему тогда никто из них никогда не отрицал этого?

Ей пришлось спросить дорогу.

– Я не стану беспокоить ее, если она занята, – заверила Сине женщину, к которой обратилась за помощью. – Прежде мы были добрыми друзьями, и я хотела бы, чтобы мы стали ими снова. Сейчас больше, чем когда бы то ни было, Айя не могут позволить себе отгораживаться друг от друга стеной.

Все правда, хотя Айя не только отгородились друг от друга – между ними возникли глубокие и, кажется, непреодолимые трещины. Доманийка выслушала ее с застывшим лицом, будто отлитым из меди. Среди Красных было мало доманиек, но эти немногие обычно отличались особым коварством.

– Я покажу тебе дорогу, восседающая, – наконец произнесла она – не слишком почтительно.

Красная сестра привела Сине к нужной двери и, пока та стучалась, не сводила с нее глаз, будто не считала возможным оставить ее одну. На дверных панелях тоже было вырезано Пламя – цвета свежей крови.

– Войдите! – произнес бодрый голос.

Надеясь, что поступает правильно, Сине открыла дверь.

– Сине! – радостно воскликнула Певара. – Что привело тебя сюда этим утром? Входи! Закрывай дверь и садись.

Эти слова были сказаны таким тоном, что годы, прошедшие с тех пор, как они вместе были послушницами, а потом и принятыми, мгновенно растаяли как дым и унеслись прочь. Весьма полная и невысокая – по правде говоря, для кандорки просто низкорослая, – Певара была очень хорошенькой, с веселыми огоньками в темных глазах и постоянной готовностью к улыбке. Печально, что Певара выбрала Красную Айя, какие бы веские у нее ни имелись для этого причины, потому что она была неравнодушна к мужчинам. Женщины, имеющие природную склонность к мужчинам, редко становились Красными, и все же некоторые из них выбирали именно эту Айя, считая задачу розыска мужчин, способных направлять, крайне важной. Любили они мужчин или не любили, или этот вопрос вообще вначале не волновал их, так или иначе, с годами почти у всех Красных при виде мужчины начиналось разлитие желчи; Певара принадлежала к тем немногим, кто подобных чувств не испытывал. Вскоре после получения шали ее строго наказали за то, что она заявила о желании иметь Стража. Заняв высокое положение восседающей, она открыто говорила, что, имей Красные Стражей, их работа была бы гораздо легче. Нельзя сказать, что это в какой-то мере сказывалось на доверии ей Сине. Но из всех сестер в Башне Певара была единственной, кому Сине вообще могла довериться.

– Не могу выразить, как я рада видеть тебя, – сказала Певара, как только обе женщины расположились в креслах с резным узором в виде спиралей, популярным в Кандоре еще сотню лет назад, и с изящными, разрисованными бабочками чашками чая из голубики в руках. – Я частенько подумывала, что надо бы зайти к тебе, но меня останавливал страх. Я ведь сама прервала наши отношения много лет назад, и ты имела полное право высказать все, что думаешь по этому поводу. Готова присягнуть на клинке, Сине, что не сделала бы этого, если бы не Тесьен Джорхалд, которая буквально тащила меня за шкирку, а я тогда только что получила шаль и не сумела проявить должную твердость. Ты простишь меня?

– Конечно, – ответила Сине. – Я все понимаю. – Красные всегда препятствовали тому, чтобы их сестры заводили дружбу вне своей Айя. Препятствовали решительно и достаточно эффективно. – Мы не могли идти против своих Айя, когда были молоды, а потом восстановить отношения казалось почти невозможным. Тысячу раз я вспоминала, как бил последний вечерний колокол и мы с тобой тут же начинали шептаться. Ох и проказницы же мы были! Помнишь, как мы подсыпали в постель Серанхе толченую кору чесоточного дуба? Но стыдно сказать, меня пугала эта мысль. Причем я сама себе не могла толком объяснить почему. Я хочу, очень хочу, чтобы мы снова стали друзьями. Но сейчас мне нужна твоя помощь. Ты – единственная, кому я могу довериться.

– Серанха тогда была ужасно ограниченной и самодовольной, да она и сейчас такая, – засмеялась Певара. – Серая Айя – самая подходящая для нее. Но я не могу поверить, что тебя что-то способно напугать. Ты всегда руководствовалась логикой, а она подсказывала, что не нужно ничего бояться, и ты начинала сомневаться в этом только тогда, когда все самое страшное было уже позади и мы оказывались в своих постелях. Как я могу обещать тебе помощь, не зная, в чем дело? Все равно что обещать проголосовать в Совете неизвестно за что. Что стряслось?

В этот решительный момент, прихлебывая чай, Сине заколебалась. Не потому, что у нее возникли сомнения насчет Певары, но было крайне… трудно заставить себя заговорить.

– Сегодня утром ко мне пришла Амерлин, – сказала она наконец, – и велела провести расследование, запечатанное Пламенем. – Певара еле заметно нахмурилась, но не сказала ни слова о том, что в таком случае Сине не вправе ничего рассказывать и ей. В юности зачинщицей всех их шалостей бывала Сине, но именно Певара обладала достаточной смелостью и являлась движущей силой. – Она очень осторожно подбирала слова, но, немного поразмыслив, я поняла, чего она хочет. Я должна отыскать… – на этом последнем этапе мужество почти покинуло ее, – приспешников Темного в Башне.

Глаза Певары, темные и такие же глубокие, как отливающие голубизной глаза Сине, вспыхнули; она кинула взор на полочку над камином, где аккуратно выстроились в ряд миниатюры, изображающие членов ее семьи. Все они погибли, когда она была еще послушницей, родители, братья и сестры, тети, дяди – все погибли, когда внезапно из всех щелей полезли друзья Темного, трезвоня на всех перекрестках, что Темный вот-вот освободится. С ними быстро расправились, но… Вот почему Певара стала Красной, хотя Сине по-прежнему полагала, что та была бы счастливее в Зеленой Айя. Певара считала, что, разыскивая мужчин, способных направлять, Красные имеют больше шансов наткнуться на приспешников Тьмы. Сама она со своей задачей справлялась прекрасно; в груди аппетитной привлекательной женщины скрывалось стальное сердце. И сейчас именно у нее хватило мужества произнести то, что язык Сине отказывался говорить: