Юлия Лялина - Отражение сна [litres]

Что ж, ленивые выходные не менее важны, чем активные. Ничего срочного в планах не было. Можно было спокойно отдохнуть: если она о себе не позаботится, то кто тогда это сделает?

В морозилке было припасено ведёрко мороженого, на нижней полке холодильника – лимонад и сок. М-м-м, апельсиновый сок, да, сейчас бы чего-нибудь холодного и кисловатого… Но сперва Марина собиралась освежиться в душе.

На кухне громко бубнил телевизор.

– Уже встала, Мариш?

Так и есть, бабушка проснулась раньше и опять села смотреть свои сериалы.

– Да, ба, – откликнулась Марина. – С добрым утром.

– Тогда иди завтракать, я оладушков пожарила, – старческий голос звучал дребезжаще, почти терялся среди голосов телеактёров. Но был таким тёплым, таким родным…

Марина, улыбнувшись, пошла на кухню.

Замершая природа пришла в движение. На деревья налетел порыв ветра, ожесточённый, отчаянный. Он сгибал их кроны, они жалобно шелестели листьями.

Марина занесла ногу над порогом комнаты. Ногу лизнул сквозняк – слабая тень того ветра, который бушевал за окном. Мельчайшая его часть, попавшая в квартиру через форточку. Но этого прохладного прикосновения хватило, чтобы Марина вспомнила: в квартире нет телевизора. И бабушки тоже давно уже нет.

Голоса телеактёров оборвались – как будто телевизор пропал. Или его выключили.

– Мариш, ты идёшь? – голос бабушки теперь звучал громче. Нетерпеливее. – Оладушки стынут.

Несколько секунд назад Марина предвкушала, как войдёт на залитую солнцем кухню, чмокнет бабушку в седую макушку, с наслаждением втянет носом запах еды, может, даже не утерпит и схватит один оладушек – румяный, горячий! – прямо так, прямо руками, а бабушка притворно заворчит, мол, иди сначала умойся, и чайник будет так уютно свистеть на плите, обещая вкусный чай с листиками малины и смородины, которые бабушка собирала каждое лето…

Сейчас кухня стала самым страшным местом на земле. Марина скорее бы сломала себе ногу, чем шагнула туда.

– Мариш… – голос позвал её в третий раз.

Но он уже не был похож на бабушкин. Ведь Марина вспомнила, что бабушки нет.

Манящая сила этого голоса ослабла, Марина больше не подчинялась ему. Однако и убежать от него не могла. Замерла на месте. Остолбенела.

«Проснись, проснись!..» – донёсся шелест листьев. Это что, её внутренний голос?

«Просыпайся, дурёха!» – нет, вряд ли: так она себя не называла. Зато так её называл кое-кто другой.

Неужели всё это… сон?

Марину едва не опрокинуло потоком воспоминаний. Как будто в её голове прорвало плотину. Он вспомнила сноходцев, вспомнила чудовищ, вспомнила всю цепочку снов про свой выходной – цепочку, которая до сих пор не порвалась. Цепочку, которая до сих пор приковывала её к кошмару.

Марина постаралась проснуться. Не смогла. Очень-очень постаралась проснуться. Снова не смогла.

Такое уже бывало – когда Авиатор смотрел ей в глаза, не отпуская. Но там были его сон, его власть. А Марина сейчас была в своём сне. В своём ли? Во сне ли?..

На кухне скрипнула табуретка. Послышались шаркающие шаги.

Медлить больше было нельзя, Марина на цыпочках побежала к окну – туда, откуда доносился шелестящий голос, туда, где был выход из квартиры.

Окно было так близко – рукой подать. Окно было так далеко – Марина бежала к нему, и бежала, и бежала, но никак не могла добежать.

А шаркающие шаги были уже рядом с комнатой.

Марина перестала бежать – она прыгнула. И приземлилась на подоконник.

Что теперь? Лезть в форточку, как она делала в другом кошмарном сне? Но точно ли она сейчас спит? Что если кошмар пришёл к ней наяву?

Форточка была едва приоткрыта. Марина распахнула её настежь.

В форточку влетел порыв ветра – слишком холодный для лета, слишком сильный. Он едва не сбил Марину с ног, обвился вокруг неё вихрем, взметнул её волосы и подол лёгкой ночнушки.

«Прыгай!»

Марина со страхом посмотрела на двор. Он выглядел таким привычным, таким настоящим. Таким далёким: от окна до земли не один метр, и не два, и даже не три.

Дом недавно помыли в рамках капремонта. Но сейчас он не был чистым и светлым: щели между кирпичами потемнели, из них выступили капли густой чёрной жижи. И капли эти ползли не вниз, а вверх. К Марине. Они сливались, собирались в ручьи – в щупальца.

Марина решилась. Присела на корточки, дёрнула нижнюю ручку оконной рамы и потянулась к верхней.

«Эй, ты чего?! Не туда прыгай, а наружу, ну же!» – тугой ветер сгустился ещё сильнее, обвился вокруг поднятой Марининой руки, потянул за собой.

– Мар… иш… а… – старческий голос превратился в нечеловеческое шипение. Существо вошло – или вползло, или втекло – в комнату.

На него нельзя было смотреть. Лезть в окно – прыгнуть на землю, попробовать долететь до ближайшего дерева или, цепляясь за что ни попадя, перебраться в соседнюю квартиру – тоже было нельзя. Оставался один путь.

Марина поверила ветру. Крепко сжала его невидимую руку помощи. Со всей силы оттолкнулась от подоконника и прыгнула вверх.

До потолка оставались считаные сантиметры. Марина зажмурилась, чтобы не видеть его, не представлять, как сейчас врежется в бетонную плиту.

Раздался треск. Громкий, резкий, лопающийся звук – оболочка сна наконец пробилась.

Но не успела Марина открыть глаза, как треск повторился – ещё громче, ещё жутче, как будто крошилось что-то окостеневшее. Ещё одна оболочка поверх первой? Так разве бывает?

Снова освобождение, снова ощущение полёта – и снова препятствие, снова невыносимо бьющий по ушам звук. Марина не знала, что сломается первым: сон или она.

Низко урчал мотор. Нос машины нырнул в воду, поднял волну, капли долетели до ветрового стекла. Вода была совсем рядом, наверняка закрывала колёса, подбиралась к дверям. Десяток-другой метров по луже – и нос машины задрался к небесам. Подпрыгнув на крупной кочке, «УАЗ» покатил дальше.

Они выехали из села рано утром, когда погода была полосатой, день ещё не успел решить, каким он станет. Теперь он определился: снежные тучи прошли стороной, солнце сияло в безмятежном небе.

Марина не спрашивала, куда они едут. Ей не хотелось говорить.

Проводник тоже молчал, только иногда хмурил кустистые брови, прикидывая глубину луж и вязкость грязи. Его руки, державшие руль, ни на секунду не оставались в покое: крутануть чуть левее, чуть правее, туда-сюда, чтобы «УАЗ» шёл ровно. Однако по кривой дороге ровно не проедешь, машину подкидывало, накреняло, затягивало.

Вокруг был лес. Он выглядел сказочно – но сказка была страшной. Тощие лысые деревья, все облепленные лишайником; безжизненные серые пни; зеленовато-рыжеватый мох, покрывший землю будто ржавчиной. В таких лесах могли бы водиться кикиморы болотные – тем более что болота здесь тоже были. Когда проводник затормозил и вышел осмотреть особо зловещую лужу, в наступившей тишине стало слышно радостное кваканье лягушек. Они пережили зиму, проснулись от долгого ледяного сна – и этого им вполне хватало для счастья.