Ядвига Симанова - Восход памяти [litres]

– Простите, вы случайно не на перформанс? – спросил юноша у Константина с блеском надежды в глазах.

– Случайно да. А что?

– Не найдется у вас лишнего приглашения?

– Извините, нет.

– Погодите. – Молодой человек переключился на Степу, схватив его за рукав.

Степа недовольно дернулся, высвободив руку.

– Простите! – настаивал юноша. Девушка стояла у него за спиной, нервно теребя длинные рукава худи. – Нам очень нужно туда попасть! Сколько вы хотите за ваши билеты?

Степа выжидательно воззрился на Константина – как-никак он тут главный, самому Степе авантюра ученого была до лампочки.

– Нисколько. Билеты не продаются. И вам там делать нечего. Послушайте совет – бегите отсюда скорее! Ничего хорошего здесь не предвидится, уж поверьте! – сказал Константин, уводя Степу дальше от назойливой парочки.

– Три тысячи даю, слышь? – не унимался парень, крича в спину.

– Идиот настырный! – проворчал Константин, быстро проходя незапертые ворота и вступая под кроны горделивых осин – вековых стражей тенистой аллеи, ведущей к коттеджу.

Марианна смотрела, как мокрый снег налипал на ветровое стекло, не успевая таять, обрастал новыми хлопьями, и она, засыпая в одиноком снежном плену, с улыбкой на лице повторяла одну-единственную фразу: «Ты мне дорога», не анализируя, не подвергая сомнению, не делая выводов, не прогнозируя, она просто согревалась: слова те дарили тепло – все, в чем нуждалась она в тягостные минуты томительного ожидания наедине с самой собой.

Тем резче и бесцеремоннее прозвучал телефонный звонок, вырвавший ее из объятий грез. Она и забыла, что телефон при ней. «Константин! С ним что-то стряслось, не иначе!» – стрелой пронеслась первая тревожная мысль. Но экран мобильника высветил другое имя, появление которого выглядело еще более неожиданным и странным. Аким! Марианне звонил Аким.

Аким волновался, что не успеет или Марианна будет недоступна для связи, но спустя пару тревожных гудков ему ответил знакомый, несколько настороженный голос.

– Аким? Слушаю! Что-то случилось?

– Пока нет, но скоро случится. Что бы вы ни собирались сделать, это не поможет. Вихрю надо отрезать путь!

Мечтательное настроение Марианны как рукой сняло.

– Откуда тебе известно про Вихрь? Как много ты вообще знаешь?

Марианна была ошарашена. Невыразимое волнение сдавливало грудь.

– Много. – Тон мальчика был непривычно резок и тверд.

Стало решительно ясно – ему было что сказать, необходимость в наводящих вопросах отпала сама собой.

Мальчик между тем продолжал:

– Я знаю многое – о Вихре, о тебе и не только. И мне хочется, чтобы ты тоже узнала. Но не от меня. Кое-кто хочет поговорить с тобой о Вихре .

– Кто? – Марианна сжимала телефон вспотевшими от волнения руками. Ей вдруг почудилось, что она стоит на краю оврага, в одном шаге от разверзшейся темной бездны.

– Марийка.

Глаза Марианны заволокла тьма, тело ощутило невесомость – девушка шагнула в пропасть.

Аким искренне надеялся, что Марианна не придет в ужас, не дрогнет перед зеркальной тенью и у нее хватит мужества встретить будущее с широко распахнутыми глазами. Ведь не дрогнул он, когда Марийка снова ворвалась в его жизнь. Как выяснилось позже, она ее и не покидала, а искусно пряталась, выскочив из тени стремглав, как черт из табакерки. Произошло это около месяца тому назад, всего-то ничего, но Акиму казалось, что это случилось так давно, в какой-то другой, чужой жизни, или та, прежняя жизнь была чужой, а вовсе не его.

И в той, прежней, чужой жизни наступало утро первого школьного дня, начало рутины, пинков и издевательств – таким школьный день представал в памяти Акима, вновь предстояло преодолевать страхи, этапы восхождения к внутренней свободе, как представлялся будущий день из соображений едва зародившегося, но уже пустившего ростки в душе мальчика намерения. Он помнил, как стоял на краю, когда кто-то посторонний управлял его телом; холод и тьма по ту сторону зеркал до сих пор леденили душу; воспоминание, как он ненадолго, но все же превратился в забытый для самого себя сон, то и дело всплывало в уме, – что такое по сравнению с этим пинки и обиды одноклассников, безразличие отца? Ничтожная глупая ерунда, о которой и думать не стоит! А о чем стоит? О том, что все это время он и не жил вовсе, а трусил, перепуганно озираясь по сторонам, как кролик прячется в высокой траве в боязни быть съеденным тем или другим хищником. Постоянно пребывая в состоянии подавленности, угнетенного сознания, лишь попав на ту сторону – во тьму и холод леденящей пустоты, – побыв в невесомости и бестелесности, он сумел прочувствовать истинный гнет мертвенного безвременья; лишь благодаря пребыванию по ту сторону зеркал он обрел понимание, что и «кролик», и «хищники» находятся в одинаковом положении жертвы, которых рано или поздно пожрет пустота, расщепляющая душу в бессознательное ничто. Тогда мальчик дал себе обещание перестать быть послушной овцой, бездумно бредущей в пасть выдуманному хищнику, пробудиться наконец, чтобы самому отыскать путь к белому паруснику и уплыть на нем прочь от всевластия прожорливой пустоты.

«Выброси их из головы!» – говорила милая, добрая Марианна. Аким так бы и поступил, легко и охотно. «Но я-то знаю, – думал мальчик, – что их поганые языки так и чешутся, чтобы обидеть, руки – пихнуть, и каждый уже готовит подножку. Я пройду мимо, но они не отстанут».

Тот же пейзаж унылых городских улиц, дорога, петляющая между продуктовым магазином и автобусной остановкой, – повторявшийся алгоритм повседневности возвращал прежние мысли, навязанные стереотипами, не давая разуму открыться навстречу вольным ветрам, способным разметать в клочья преграду из нагромождения комплексов и надуманных страхов. Не в силах противостоять мощи всеподавляющей рутины и пригвождающей к земле ненастной скуки, которые не предвещали ничего хорошего, Аким, втянув голову в плечи, срезал путь, минуя шумный перекресток со светофорами, и побрел дворами по дорожке вдоль нестройной вереницы старых гаражей – это наследие советской эпохи недавно определили под снос, потому на том пути в последнее время царили тишина и безлюдье. Одинокий маршрут через гаражи всегда привлекал Акима – здесь нет нужды оглядываться: никто не дышал в спину.

Но в то ненастное утро, следуя вдоль гаражей, мальчик мимоходом уловил нечто, выделявшееся из привычной картины давно сложившегося паттерна. Он заметил нечто лишнее, привнесенное в отлаженный годами алгоритм. Лишним оказалось движение, грубый и резкий, сопровождаемый металлическим скрежетом рывок из-за угла одного из гаражей. Аким застыл на месте, вцепившись пальцами в лямки висевшего за спиной рюкзака. Вначале в глаза бросилась увесистая черная цепь – мальчик зажмурился в страхе увидеть того, кто к ней привязан. Щелочки глаз медленно распахнулись навстречу ужасу. Стальной ошейник, местами изъеденный ржавчиной, утопал в нечесаных космах грязно-черной шерсти, смыкаясь на массивной шее гигантского пса, который представлял собой какую-то дьявольскую помесь ньюфаундленда и ротвейлера, причем свирепые черты последнего особенно угадывались в мощной челюсти и крепкой, плотно сбитой конституции телосложения.