Сэмюел Сайкс - Десять железных стрел [litres]

Пока я, конечно, не всадила в нее нож.

В глотку. Легкое. Почку. Мне уже давненько не приходилось ни с кем так разделываться, но я помнила старое правило сражения с обительщиками – правило трех ударов. Жизненно важные органы, быстро воткнуть, не полагаться на кровотечение. Пока дышит, фанатик будет биться.

Даже этот успел слабо замахнуться, пока оседал на землю. Я быстро огляделась. Кажется, никто не думал, что убийство их дружочка малость интереснее бесноватого бреда Сестры, но это ненадолго.

Я подняла топор, взвесила и улыбнулась. Сейчас мы с этим малышом зажжем. Все, что нужно – прикинуть кратчайший путь через толпу, дождаться лазейки, а потом двигаться быстро, но осторожно, не тратить ни единого мгновения на…

– ДА БУДЕТ ПРИНЕСЕНА ЖЕРТВА!

Ну или, думаю, можно было начать сию, блядь, секунду.

Я вскинула взгляд. Увидела занесенный кинжал в руке Сестры. Увидела, как содрогнулась грудь Джеро в ожидании удара.

И я побежала.

Они ревели, выли, визжали, жаждущие насилия.

Никто не расслышал крики иного рода, пока я не оказалась на полпути сквозь толпу.

Я замахивалась, рубила, секла. Кровь брызгала на камни, мое платье, лицо. От каждого удара отлетала нога, раздавался полный боли крик, падал обительщик, зажимая рану в боку. Те, что уже обдолбались, толком ничего не замечали, пока не опускали взгляд и не видели, как истекают красным на мостовую. А с трезвыми…

– ЕРЕТИК!

Везло меньше.

Обительщики набросились плотью и сталью, продираясь сквозь друг друга в стремлении первым меня убить. Я дернула запястьем, ощутила отдачу ударов, попавших в щит, и врезала им по челюстям. Замелькали клинки, зацепили кожу, краем глаза я увидела, что все окрасилось алым. Ко мне тянулись руки, рвали платье, дергали за волосы.

Я толкалась вперед, несмотря на боль. Я выдиралась из их пальцев. Я продолжала двигаться дальше. Я продолжала размахивать топором.

Огневдох рвался мне в рот. Грудь горела от каждого судорожного вздоха. Голова пульсировала, истерзанная наркотиком, от которого закипал мозг, и фанатичными воплями, долбящими по ушам, а обительщики все наваливались и наваливались.

Я не видела их лиц, только безумные ухмылки и звериные оскалы под повязками. Я не чувствовала их клинков, руки онемели от того, сколько тел я перерубила. Я не смотрела. Не думала. Не останавливалась.

Мои глаза, мысли, топор – все сосредоточилось на нем.

Я вырвалась из толпы со вспышкой алого и стального. Незрячая Сестра вытянула шею, повернувшись ко мне, ее рот недовольно исказился, и в следующий миг край моего щита врезался ей в подбородок.

Я схватила ее усохшее тело, подтащила к себе, прижала лезвие топора к горлу. Развернулась, попятилась к чучелу, и ко мне хлынула волна окрашенной алым плоти. Ко мне ринулась сотня разинутых ртов, сотня мелькающих в воздухе орудий, сотня жадных до крови тел, они вопили, орали, хохотали, молились, кровоточили…

А потом… замерли.

Крики смолкли. Оружие опустилось. Волна мышц и крови накатила, готовая меня поглотить, но затем медленно отхлынула. Обительщики напряженно стояли, все скрытые повязками взгляды впились в меня. Или, вернее, в каргу, которую я держала, и ее скрюченную ладонь, что она подняла, приказывая им остановиться.

Я не знала, какой магией Видящий Бог наделял своих последователей. Я не знала, как они знали, слепые, что происходило или как Сестра скомандовала такой орде встать. И я не знала, как, блядь, мы с Джеро выберемся отсюда живьем.

– Я ощущаю в тебе отсутствие предусмотрительности, дитя.

Сестра, по всей видимости, тоже.

– Зачем явилась в сие священное место? – прохрипела она с весельем, даже несмотря на пустивший ей кровь топор. – Зачем осквернила неприкосновенное? Видящий Бог придет за тобой, рано или поздно, как придет за всеми.

– И ты можешь отправляться его приветствовать в том аду, где он там обитает, – отозвалась я, выискивая в толпе тех, кто не вовремя наберется храбрости. – Но нас с собой ты не заберешь.

– Сэл… – Голос Джеро был слабым от боли, дыхание прерывалось. – Тебе… нужно…

– Завали, – прорычала я и прижала топор к горлу Сестры чуть сильнее. – Скажи им, что как только мы уберемся подальше от вашей гуляночки, я с радостью тебя верну. А в каком количестве кусков – зависит от того, насколько благоразумными мы все желаем быть.

Не хочу хвастаться, но я убила кучу людей. Столько, что перевидала все лица, какие бывают у людей перед тем, как они отправятся к черному столу. Притворные мольбы, дерзкая ругань, злобный гогот – и каждого я пронзала клинком, не моргнув глазом.

Мне, наверное, везло, что я еще никогда не чувствовала того холодка, который пробежал по спине, когда Незрячая Сестра просто испустила долгий, медленный вздох, словно говорила с недалеким ребенком, а не с женщиной с топором.

– Я ничего не могу им сказать, девочка, – прохрипела Сестра. – Ведь я не вправе говорить.

– Дерьмо из-под птицы, – ощерилась я, прижимая топор еще сильнее. – Скажи, что того желает ваш бог или что еще. Они обожают эту чушь.

– Разве не видишь? – усмехнулась Сестра. – Это вне нашей воли. Их. Моей. Твоей.

– Дамочка, это я тут с, мать его, топором. Я правила устанавливаю.

– Нас привели сюда знамения, дитя. – Она говорила не дыша, источая благоговение. – Одно за другим они явились нам. Один за другим мы явились сюда. Нас призвали в это пристанище воспаленной грязи искры, что разожгут огонь, дабы воспламенить весь этот мир.

– Чего? – Я скривилась – понимать, что за херню эти невменяемые несут, трудно, хотя настолько внятно они, как правило, не говорили. – Про какой огонь ты…

– Сэл!

Я глянула через плечо. Джеро смотрел на меня здоровым глазом, со встревоженной настойчивостью на лице, которую не хватало сил озвучить. Что там читалось в его морщинках? Приказ? Мольба?

Нет… извинение.

– Убей меня, если хочешь, – прохрипела Сестра. – Спаси его, если сможешь. Беги так далеко, как пожелаешь, в любую тень, что еще останется. – Ее улыбка расползлась уродливой раной. Вскинутая ладонь дрогнула. – Но когда великое пламя поглотит всякое пристанище грязи и ереси, и не станет теней, где спрятаться, вспомни это…

Сестра повернула ко мне голову. Кости и кожа ее шеи болезненно щелкнули, скрипнули. Огни в глазах горели, подсвечивая незамутненное, пугающее веселье в улыбке.

– Ты и обрушишь огонь, – произнесла Сестра, – Какофония.

Я уставилась на нее, на горящие глазницы, лишь на мгновение. Потому что в следующее она уронила руку.

И раздались крики.

Вой ввинтился мне в голову, от грохота ног по мостовой задребезжали внутри кости. Обительщики ринулись вперед, размахивая сталью и решительно не обращая никакого внимания на мою заложницу.