Тим Скоренко - Стекло [litres]

Знаешь, сказал Лидер с хрипом, кресты бывают разные. Бывает просто столб. Бывает Т-образный. Бывает крест. Бывает в виде икса. У тебя будет Т-образный, сказал он. Да, выдохнул Лидер, как выдыхал при каждом рывке. Он тянул ритмично, сильно, а потом голова Лидера стукнулась о ветку, и руки притянуло к ней, и тогда он закрепил верёвку на одной из нижних веток. Ну вот, сказал он, ты коснулся. Лидер что-то сказал, но он не услышал – тот был слишком высоко. Он отошёл, чтобы увидеть творение рук своих – человека, распятого на стеклянном дереве.

Ты можешь подумать, что я убил тебя из-за всех тех, кого убил ты. Из-за тех, кого ты ни черта не помнишь. Но это не так. Я убил тебя из-за собаки. Она была тем чёрным камешком, который нарушил равновесие. Весы склонились в сторону тьмы. Ты заслужил свою смерть.

Он подошёл к дереву и, расстегнув костюм, высвободил руку. Стало безумно холодно, мороз щипал кожу. Он положил ладонь на стеклянную поверхность Великана и сказал: извини. Но перед кем он извинялся – перед деревом или распятым на нём человеком – было неясно.

Даян сразу ушёл вперёд. Он двигался ритмично и не уставал, точно состоял не из плоти и крови, а из шестерен и электромеханических схем. Он просто посмотрел на нас и исчез в белизне. Мы с Филом и Яшкой ползли следом, хотя понимали, что не увидим развязки, что даян доберётся до Проводника задолго до того, как мы достигнем Источника.

Шимон, Энди и Фред отправились обратно. Они взяли тепловую пушку, чтобы при необходимости добраться до галерей и переждать там бурю, или ночь, или ещё что-нибудь, что потребуется переждать. Я надеялся, что они дойдут, – я не желал им зла вне зависимости от того, насколько неприятные вещи они рассказывали о своём прошлом. Прошлого больше не было – мы перебрались через него, как через горный хребет, мы преодолели зло и погрузились в добро, мы изменились. Ради этого мы шли с Проводником, и никто из нас не пожалел. Даже те, кто развернулся.

Я задавал себе вопрос, что всё-таки толкнуло меня на ложь. Даян искал Проводника не для того, чтобы поговорить по душам. Хотел ли я защитить Проводника, приняв удар на себя? Нет, не хотел. Хотел ли я почувствовать себя более значимым, нежели был на самом деле? Тоже нет. Моё утверждение было рефлекторным – так дети врут, балуясь, без объективной причины и без видимой выгоды. Так человек отвечает «нет» автоматически, не услышав вопроса, верным ответом на который является согласие. Но так или иначе лгать даяну было бессмысленно. Он не знал всего, подобно Проводнику, но он чуял ложь, как свинья чует под землёй созревший трюфель. В ответ на мои слова он просто повторил: «Я спрашиваю: где Проводник?», и Яшка показал пальцем в направлении Источника. Даян кивнул и прошёл мимо нас, чтобы через несколько минут раствориться в белизне. «А ты рисковый», – сказал потом Фил.

Теперь же мы шли следом, и шли – по Стеклу. Не было никакого наста, никакого снега – поверхность под нашими ногами оставалась прозрачной. Правда, через неё ничего не было видно – если сложить сотни стеклянных слоёв, изображение мутнеет до степени полной непроницаемости. Но это не играло никакой роли – мы всё равно не могли насмотреться в это безупречное зеркало, отражавшее лишь нечёткие силуэты. Мы никогда не видели столько Стекла в одном месте, и никто не видел, по крайней мере, из живых, потому что добравшиеся сюда не возвращались. Каким-то образом Стекло здесь воздействовало не только на биологические объекты, но и на всё прочее – и с каждым шагом я сознавал, что наши костюмы больше не служат защитой. В любой момент костюм мог остекленеть, во всяком случае мне так казалось. Но пока можно было идти вперёд, мы шли.

«Слишком долго», – сказал Фил.

Это было правдой. Мы шли, а стеклянная поверхность оставалась той же, что была несколько часов назад, и свет впереди оставался таким же, точно солнце бесконечно продолжало всходить где-то за слоем облаков. При этом у меня ни разу не возникло искушения свериться с компасом – направление по загадочной причине оставалось понятным. Как будто через каждые двадцать метров стояло по стеклянному луораветлану с вытянутой рукой-указателем.

«Смотрите», – сказал Яшка.

Мне показалась, что мысль о луораветлане материализовалась. На Стекле лежал скорчившийся человек. Он лежал в странной позе, руки его были неестественно выгнуты – видимо, он умирал в муках, как умирают те, кто обращается в Стекло, находясь в сознании. Мы подошли ближе. Фил спокойно выругался. Яшка забыл отключить микрофон и бормотал нам в уши что-то похожее на молитву. Тело принадлежало Младшему. Только вот такого мы не видели никогда.

Сам Младший не обратился в Стекло, зато в Стекло обратились его костюм и рюкзак. Стань Младший целиком прозрачным, мы бы могли не заметить его, как не заметили без подсказки Проводника первого стеклянного человека, встреченного нами в пути. Но перед нами был обнажённый труп, заключённый в стеклянную оболочку – непробиваемую, непроницаемую, несгибаемую.

«Как это?» – спросил Фил.

«Не знаю», – ответил я.

Видимо, костюм начал стекленеть внезапно. Младший в панике попытался его расстегнуть, содрать – и даже отщёлкнул несколько клапанов, но всё равно не успел – и оказался внутри стеклянной тюрьмы, зафиксировавшей его последнее движение. Какое-то время он ещё бился внутри – насколько позволяло узкое пространство, а после умер – скорее всего, задохнулся. Мы с Филом переглянулись – насколько можно было переглянуться с учётом непроницаемости чёрных линз. Яшка сделал ещё несколько шагов вперёд.

«Стой», – сказал я.

Яшка обернулся, но было поздно. Он посмотрел вниз, на ноги, и мы тоже посмотрели, и моё сердце обрушилось в пятки. Я видел одну из ног Яшки – худую, покрытую редкими тёмными волосами, – там, где должен быть видеть непробиваемую черноту костюма. Яшка попытался сдвинуться, но прозрачная часть его держала – она точно приросла к поверхности, и Яшка неуклюже встал на одно колено, вывернув ногу, а потом упал на спину. Фил механически сделал шаг к Яшке, и я было показал ему жестом: стой, но он понял сам – и вернулся на исходную.

Яшка тем временем умирал. Костюм его становился прозрачным – снизу, от поверхности, и застывал, а Яшка неуклюже сучил пока ещё подвижными руками, пытаясь расстегнуться. У него не получалось.

Он что-то бормотал, но мы ничего не могли сделать, потому что подойти к нему означало умереть. И если бы даже не означало, мы бы всё равно ничего не смогли бы сделать. Его нижняя часть была уже заключена в Стекло, и Стекло продолжало ползти вверх, захватывая руки и грудную клетку. Он повернулся к нам, и через становящийся прозрачным фильтр я увидел его измученные глаза. Бормотание переросло в крик, по-прежнему беззвучный, он широко открывал рот, пытаясь поймать воздух, но воздуха в стеклянной оболочке уже не было, и Яшка стал корчиться. У него не получалось, потому что тело оставалось крепко зажатым в стеклянном футляре, и я отвернулся, чтобы не видеть этого кошмара. Фил уже давно стоял к умирающему спиной.