Тим Скоренко - Стекло [litres]

Я помахал Филу, он ответил тем же. Мы не решались тронуться – каждый в свою сторону. Кто-то должен был стать первым. Я вспомнил слова Фила – «В тебе нет лукавства» – и повернулся спиной. У меня нет сомнений, я должен идти дальше. Больше я не оглядывался.

Некоторое время я шёл по прямой. Казалось, что я плыву в вакууме – шагать было легко, точно воздух прекратил своё сопротивление, а Стекло под ногами превратилось в несущий меня безо всяких усилий траволатор. Оно отражало небо, и горизонт затерялся между этими абсолютными величинами, оставив меня без ориентиров в любой из плоскостей, горизонтальной или вертикальной. Странный порыв заставил меня развести руки и делать вид, что я гребу – мне казалось, что стоит оттолкнуться, как я поднимусь в воздух и буду парить над Стеклом. Но я не стал пытаться, поскольку не хотел разочаровываться – верить в способность к левитации было приятно.

Тут я снова задумался о том, что за умение даровало мне Стекло. Я не знал, что ощущает человек, впервые касающийся этой удивительной субстанции. До прикосновения я полагал, что почувствую эйфорию, тепло, пробуждение сверх-я и восстание его из глубин сознания, но на деле ничего не произошло. Мало обрести способности, нужно ещё уметь ими пользоваться. Насколько я знал, Проводник ежедневно тренировал Алярин, прежде чем она смогла сделать то, что сделала.

Мои мысли снова переметнулись: что же всё-таки сделала Алярин? Она придумала мир, в котором Проводник дошёл до Источника. Ей не нужно было продумывать весь путь, достаточно было представить Проводника у цели и зафиксировать это воспоминание, пришедшее из будущего. Был ли в её сценарии даян? Был ли там я? Или система, спроектированная Алярин, распространялась только на одного человека? Я не знал.

Зато я отчётливо почувствовал, что, несмотря на полное отсутствие ориентиров, я иду в верном направлении и не смогу заблудиться, даже если приложу определённые усилия. Я понял, что окружающее меня пространство – не пустота, а коридор с прозрачными стенами, и как бы я ни отклонялся от направляющей, я всё равно буду ограничен рамками этого коридора, не умея ни выйти из него, ни развернуться. Коридор двигался, подобно часовой стрелке, прикрепленной к Источнику, и я шёл, бережно направляемый этой стрелкой, к месту, где всё началось и, по-видимому, должно закончиться.

В детстве я любил комиксы про супергероев. Мне хотелось иметь хоть какую-нибудь, пусть даже самую захудалую способность, любое бессмысленное умение, отличающее меня от других. Я читал про людей, умеющих голыми руками поднимать автомобили и бросать их на сотни метров, про существ с пуленепробиваемой кожей или встроенными в мозг чипами для чтения чужих мыслей, про тех, кто умел превращаться в диких зверей или растекаться по полу, после снова обретая человеческую форму. Мы с друзьями придумывали, чем мы займёмся, получив ту или иную силу. Мы представляли, как спасаем людей, как поднимаем из воды автобусы, полные едва не задохнувшихся детей, как размётываем по стенам преступников, посмевших грабить кого-то в непосредственной близости от наших стальных кулаков. Мы не читали истории о супергероях, а становились их персонажами, врисовывая свои тщедушные тела в течение примитивного сюжета.

Но иногда я думал – втайне от друзей – о том, что многие способности настолько бессмысленны, что даже распознать их в себе практически невозможно. Например, как я узнаю, что могу выдерживать любой мороз, если всю жизнь проживу в городе, где среднегодовая температура не опускается ниже тридцати градусов? Как я догадаюсь о том, что никогда не промахиваюсь, если ни разу не брал в руки оружия? Как я пойму, что на меня не действуют яды, если ни при каких обстоятельствах не приму отраву? Всю жизнь я буду думать, что я – обычный человек. Я никого не спасу, никого не смогу защитить, не сражусь ни с одним бандитом.

А если моя суперспособность не просто незаметна, но ещё и мизерна? Скажем, я умею приказывать каштанам цвести. Могу поздней осенью подойти к каштановому дереву, дотронуться до него – и на нём появятся светлые колосовидные соцветия, невозможные в это время года. Зачем нужна такая суперспособность? Как можно использовать её для спасения мира? Мне казалось, что супергерой, обременённый таким умением, будет чувствовать себя бесполезнее человека, не имеющего никаких сверхспособностей в принципе.

И вот теперь, направляясь к Источнику, я в полной мере ощутил себя героем комикса – не воображаемым, а реальным. Я знал, что во мне дремлет волшебство, и ежесекундно пытался нащупать его, извлечь из глубин тела и разума. Я осознал, зачем я отправился с Проводником, – это тот самый момент, когда гениальный стрелок впервые берёт в руки оружие, а тот, кто умеет противостоять отравлениям, принимает яд. Момент истины, последняя граница, пересечь которую сможет лишь супергерой.

Когда мне пришла в голову эта мысль, впереди я увидел две точки. По мере приближения они превращались в людей, сидящих друг напротив друга. Оба были одеты в костюмы, спущенные до пояса, – они сидели без масок, лицом друг к другу, и о чём-то разговаривали. Они заметили меня позже, чем я их, и тот, что сидел слева, повернулся. Это был Проводник, а напротив него, соответственно, даян.

Я всё приближался, и вдруг тёплый недвижный воздух разрезал звенящий смех. Проводник часто улыбался, но я никогда не слышал его смеха – заливистого, заразительного, мальчишеского, чуждого его мессианской роли. Смеялся и даян – грубо, низко, хрипло. Они смеялись надо мной, над моим бледным и худым телом, смеялись над обнажённым человеком, идущим по стеклянной пустыне. И я тоже начал улыбаться, а потом рассмеялся, потому что это действительно было смешно.

Даже когда я подошёл и сел рядом с ними, смех не прекратился – мы заливались ещё полминуты, и наконец Проводник, вытирая выступившие слёзы, спросил:

«Почему ты голый, Барт?»

Это спровоцировало ещё один взрыв смеха, но уже не очень длинный.

Когда мы успокоились, повисла пауза. Я не знал, что сказать, и даян, по-видимому, тоже. Молчание снова нарушил Проводник.

«Ну что ж, – сказал он, – наконец-то ты здесь».

И тогда я коснулся Источника.

Первыми человека всегда чуют собаки. Ещё и не видно ничего, и не слышно, и не знамо, есть кто али нет, но псы уж заливаются, лают, беспокоятся. Впереди Туман идёт, ведущий, самый сильный, самый быстрый и красавец, каких мало, рвет грудь упряжью, дерёт глотку лаем. Хозяин с псами не спорит, нельзя это, потому что псы – это часть его, ноги его, без них сендуха чужая, а с ними – его, родимая.

И вот псы лают, а Хозяин смотрит вдаль, кто там или что, и видит тёмную фигурку – так далеко, что человеческий глаз ничего не узрит, да только Хозяин давно уж не человек, пусть и роду человеческого. И Хозяин правит упряжью, ведёт её туда, где изменилась сендуха, где чуждое родилось. Чем он ближе, тем больше беспокоится, и не сказать «боится», потому что Хозяин не боится, это скорее ощущение неправильного, поменять бы, да не получается, не в его силах. Но вот же странно – ощущение не сменяется уверенностью. Раньше Хозяин чувствовал сопротивление, точно что-то чужеродное захватило его край и оттягивает куски его на себя, отрывает клочья от материнского, а теперь оно пропало, всё стало мирно, только беспокойство и ничего больше.