Катя Брандис - Превращение Карага [litres]

Водитель-змея, к счастью, молчала при гостях. Она провела меня в столовую – уютное помещение с деревянной мебелью и неяркими напольными лампами.

Я учуял Миллинга ещё до того, как увидел. У него особый запах – запах доминантного самца, хозяина территории, с которым шутки плохи.

– A, Караг, – произнёс он небрежно, но по-доброму.

– Здравствуйте, Эндрю, – ответил я и поглядел ему прямо в глаза: Миллинг не любит подобострастия.

– Хочешь пива? – засмеялся хозяин. – На кухне скажем, что это для меня.

Я сразу вспомнил историю Бриджера о том, как однажды он по неосторожности напился до бесчувствия и так узнал, что оборотни плохо переносят алкоголь. Я отказался от пива. По виду Миллинга я понял, что это была проверка и я её выдержал.

– Ясная голова прежде всего, – похвалил он.

Помнится, он хвалил тогда виски Дональда, но теперь перед ним стоял только стакан воды.

Вокруг меня запорхала хорошенькая горничная. Она взяла мою куртку, осведомилась, что я буду пить, всучила мне меню и поставила передо мной тарелку с ветчиной. Когда она от меня отстала, я даже обрадовался. Мне в тягость, когда со мной обращаются, как с кронпринцем. Я заглянул в меню, увидел «стейк из бизона» и вздрогнул. Никогда больше не стану есть бизоньего мяса. И оленьего тоже. С другими крупными рогатыми, к счастью, не знаком.

– Почему ты позволил забрать у тебя складной нож? – вдруг спросил Миллинг.

Это-то он откуда знает?!

– Марлон пригрозил, что наговорит про меня гадостей, – промямлил я. – Мне не нужны неприятности.

– Ты же заберёшь этот подарок обратно?

– Когда-нибудь.

– Тебе интересно, как я достиг того, что имею? – Миллинг откинулся на спинку стула и сверлил меня тёмными глазами. Его пальцы перебирали солонку и перечницу. – Я не всегда был богатым и знаменитым.

– Где вы учились в юности? – поинтересовался я, подумав, что друзья не дадут мне покоя и завалят меня вопросами.

– То есть ты не хочешь знать, как становятся богатыми? – засмеялся Миллинг. – Ты из редкого меньшинства.

– Это же не страшно, правда?

Я смущённо стал жевать ветчину.

Миллинг не то улыбнулся, не то скорчил гримасу. Жутковатую такую.

– Нет, не страшно. И почти не имеет отношения к истории, которую ты сегодня услышишь.

И он начал рассказывать.

– Я вырос в тесной съёмной квартирке на окраине провинциального городка, – начал Миллинг, – одежду носил только из магазинов секонд-хенд. Голодать не голодали, хотя жили бедно, отец зарабатывал гроши, но по ночам ходил на охоту. У него был настоящий инстинкт убийцы. Ох, какой инстинкт! Если не удавалось завалить лесного зверя – он мог просто загрызть соседскую собаку. Этих зануд не жалко. – Миллинг изобразил на лице крайнее презрение. – Жаль только, что потом он валился с ног от усталости и отсыпался днём. Он работал на лесоповале, его уволили, другой работы он не нашёл и стал пить. Пьянство скоро свело его в могилу.

Теперь понятно, почему Миллинг не любит алкогольных напитков.

– А ваша… твоя мать тоже была оборотнем?

Миллинг кивнул:

– Но превращалась редко. Зачем? В нашем квартале от этого не было никакого проку. Меня тянуло в лес, в Сьерра-Неваду, хотя я бывал там только раз, путешествовал автостопом. Снимал на старый фотоаппарат – он всё время ломался – и на видеокамеру. Я хотел снимать природу профессионально.

Он высыпал на ладонь немного перца и весь его слизал. Ничего себе! Жутко жжёт, наверное! Но у Миллинга ни один мускул на лице не дрогнул. На меня он больше не смотрел – глаза бродили по бревенчатой стене.

– И я стал кинооператором. С этого ремесла особо не разбогатеешь. Зато я всегда был на природе. Мог оборачиваться пумой когда захочу.

Как же он из кинооператора превратился в богатейшего человека на всём Западе? Сколько же надо было снимать природу, чтобы так разбогатеть!

Принесли еду, и мы оба умолкли. Такой разговор ни одна живая душа не должна слышать. Не случайно все столики вокруг нас были якобы зарезервированы и стояли пустые. Пока официант подавал еду, Миллинг не удостоил его даже взглядом, а потом коротко бросил:

– Не беспокойте нас, пожалуйста, пока мы не закончим.

Я осторожно потянул носом: бог знает, что мне тут подсунули. Ага, три куска бычьего сердца, слегка поджаренные, без специй. Вкусно.

Хозяин не обратил внимания на еду, даже прибор в руки не взял, так и глядел в стену.

– Пока я снимал фильмы о природе, – тихо заговорил он, – познакомился с одной молодой продюсершей, блондинкой с зелёными глазами. Эвелин была хороша, только не слишком приветлива. Выяснилось, что она тоже оборотень, тоже пума, или горный лев, как и я. С острова Ванкувер. Тамошние оборотни известны своим темпераментом. Я влюбился в неё по уши. Но у неё был друг, пришлось отбивать. – По губам Миллинга скользнула улыбка. – И я справился. Мы были счастливы вместе.

– Это прекрасно, – ввернул я и почувствовал, что у меня горят уши.

С какой стати этот человек рассказывает мне о своей личной жизни?

– И стали ещё счастливее, когда у нас родилась дочь, – продолжил Миллинг. – Мы поселились в Джексон-Хоул: Эвелин надоел Лос-Анджелес, она хотела в горы. Она обожала снег, они с Джун часто валялись в сугробах. В обоих обличьях.

Я испугался, увидев, что у Миллинга на глазах вдруг выступили слёзы. Наверняка у этой истории несчастливый конец.

– Тогда, восемь лет назад, ноябрь выдался солнечный, – голос хозяина стал тише и задрожал. – Я уехал на съёмки, а Джун и Эвелин рвались на природу, в снега. Я велел им не выходить за пределы национального парка – в то время как раз начался сезон охоты. Они не послушались: они ничего не боялись и так радовались солнцу и снегу. Моя жена забыла об осторожности.

Я отложил прибор, моя еда остыла.

– Они не вернулись. Я был в панике. Бросился их искать – ничего. Потом я их всё-таки обнаружил…

Миллинг снова посмотрел на меня, и от его взгляда у меня по коже побежали мурашки.

– Обнаружил на сайте охотничьего клуба… Один из охотников высоко над головой поднимал мертвое тёло моей жены, держал так, чтобы все видели, какую крупную особь ему удалось подстрелить. Его трофей. А на заднем плане я увидел свою дочь, тоже мёртвую. – Руки хозяина сжались в кулаки. – Растерзал бы этого хвастуна! Я тогда разнёс в щепки компьютер. Одним ударом. Но этого, разумеется, было мало.

Я с ужасом наблюдал, как у него вырастают когти, они оставляли глубокие борозды на столе. Я чуть было не закричал: не надо, не хочу знать, что было дальше! Но Миллинг продолжал:

– Я попытался вернуть хотя бы их тела, но тот охотник оставил себе только их шкуры. Одну из них я у него выкупил – шкуру жены. На шкуру дочери мне не хватило денег. Ты понимаешь? Он не хотел мне её отдавать! Я до сих пор помню, что этот человечишка мне ответил: подстрели, говорит, сам себе такое же кошачье отродье.