Джефф Уилер - Королевская отравительница [litres]

– Как? Мастер Оуэн, ты все еще здесь? – насмешливо сказал он. Сжал рукоять кинжала в кулаке и вытащил из ножен, прежде чем отправить обратно, – жест, который Оуэн всегда находил ужасающим. – Прошло несколько дней с тех пор, как все мои слуги тебя отчаянно искали. Не можешь себе представить, как это раздражает в такой большой крепости. Вдобавок с тех пор мои кухонные расходы возросли. Ты мне обязан.

Оуэн отшатнулся, слишком напуганный, чтобы что-то сказать. Дансдворт захихикал в кулак, чего не следовало делать, потому что король с удовольствием перенес внимание на него.

– Заткнись, Дансдворт, – отрезал он. – Если бы мне понадобился твой комментарий, я бы его из тебя выбил.

– Я… я… это был только кашель! – захныкал Дансдворт.

– Тогда держи при себе кашель, сопли и вонь, парень. Если в этом зале и есть кто-то, чьего побега я бы пожелал, так это ты.

Подросток покраснел от гнева и унижения, и Оуэн не мог скрыть мстительной улыбки. К сожалению, Дансдворт обернулся именно в этот момент, чтобы взглянуть на него. Выражение его лица обещало такую кару, что улыбка исчезла в мгновение ока.

Король поспешно съел завтрак, выбирая еду с тех подносов, где ее уже пробовали другие. Оуэн тайком изучал лицо короля, когда он оскорблял гостей и заставлял их вертеться как ужи на сковородке. Казалось, он был так доволен их унижением, что это насыщало его больше, чем все кушанья Лионы.

После завтрака Оуэн начал пробираться на кухню, но сильная рука схватила его за шкирку. Воздух исчез из его легких, и на него обрушился мощный удар.

– Смеяться надо мной? Кто ты такой, чтобы смеяться над кем-то? – Голос Дансдворта был низким и грубым.

Удар в живот заставил Оуэна задохнуться, и он не мог дышать. Рука все еще душила его.

– Тебе конец, Киска, – издевался Дансдворт. – Если ты когда-нибудь снова посмеешься надо мной, я утоплю тебя в бочке вина. Я окажу королю услугу. Ты слышишь меня, мелкий? Я сброшу тебя в бочку с вином и забью крышку. Никогда не смейся надо мной!

Нанеся еще один удар в живот, он швырнул Оуэна на пол. Мальчик разрыдался.

Дансдворт пнул Оуэна по руке острым носком башмака, и Оуэн знал, что синяк ему обеспечен. Он держался за живот, заливая пол слезами, пока Дансдворт уходил прочь. Несколько мгновений Оуэн успокаивал себя, придумывая способы мести. Но вскоре жар его гнева остыл, и он встал на колени в коридоре, трясясь и дрожа, мимо проходили слуги, и никто не остановился спросить, что с ним случилось.

Когда Оуэну удалось добрести до кухни, никто не заметил его, кроме Манчини. Тот спросил, остались ли в большом зале какие-нибудь лакомства, которые можно доесть. Оуэн кивнул, и он ушел.

Мальчик отступил в свой угол и сел там в тени, спиной к остальной части кухни, он понурился, ему было слишком грустно даже для того, чтобы вынуть плитки из сумки. Но он тут же заметил, что несколько плиток разложено на полу. Ресницы слиплись от слез, и он пригнулся, чтоб лучше видеть.

Вместо его имени из плиток было сложено Ж-Д-И.

Было странно получить от Дрю такое сообщение, но оно его не заинтересовало. Внезапно Оуэн испытал ужасную тоску по родителям. Никто никогда не избивал его раньше. Его рука ужасно ныла. Может, она сломана? Но даже если так, никому до этого не было дела.

Как король уговорил его покинуть святилище? Воспоминания были смутны. Он только помнил, насколько убедительным был король, каким добрым и щедрым он казался. Каким-то образом он обманул Оуэна. Мальчик не понимал как, но знал, что это случилось. Он стиснул зубы, гоня прочь слезы.

День, казалось, прошел в тумане, и он повиновался сообщению, оставленному плитками. Он сидел и ждал и ничего не ел. Он не думал, что когда-нибудь снова проголодается. Даже когда Лиона пыталась уговорить его съесть маффин, он только покачал головой.

– Тогда непременно отдай его мне, Лиона! – со смехом сказал Манчини. – Мальчик не голоден. А мужчина да!

Дворецкий Бервик фыркнул.

– Ты ешь за шестнадцать человек! – мрачно посетовал он со своим северным акцентом. – Твой аппетит обанкротит короля!

– Ваше нытье обанкротит мое терпение, – ответил Манчини. – Если бы у вас были мозги, которыми Поток наделил овцу, вы бы знали, что немудро вставать между голодным толстяком и его едой. Я мог бы съесть вас, Бервик.

Дворецкий сердито фыркнул в ответ, но Манчини всегда шутил, и никто, казалось, не обращал на него внимания.

– Он явно не хочет маффин, Лиона. – Манчини продолжил кампанию по добыче еды, шевеля сосискообразными пальцами. – Отдай его мне.

Кухарка умоляюще посмотрела на Оуэна в надежде, что тот возьмет маффин, но увы.

– Вот видишь! Я же говорил, что парень сегодня не голоден. И конечно, грех позволить маффину отправиться в отходы. – Лиона чуть не бросила маффин в Манчини, но он вцепился в маффин с жадностью и съел, урча от удовольствия, из-за чего Оуэна затошнило. – Я из Женивы, – сказал он, и крошки вылетали из его рта. – И мне не стыдно за это! Мы любим поесть. Это… это верх наслаждения. Нет ли еще, Лиона?

Она посмотрела на него с отвращением и не ответила.

Оуэн в тот день слишком устал и настрадался, чтобы что-то делать. Когда Джуэл пришла за ним и вяло поинтересовалась, куда он хочет пойти, он не захотел ничего. Даже ее предложение пойти почитать в библиотеку было встречено отказом. Он просто хотел сидеть на кухне, чувствовать запах хлеба и пытаться вернуть воспоминания о Таттон-Холле. Но его тамошняя жизнь была настолько отлична от нынешней, что воспоминания ускользали, растворяясь в воздухе как дым. Он лег на теплые каменные плитки пола, прижимаясь к ним щекой, и думал о родителях, братьях и сестрах. Он пытался вспомнить беззаботные дни, которые проводил в библиотеке и бродя по окрестностям.

Вероятно, он заснул. Сознание его блуждало, он то проваливался в сон, то пробуждался. Иногда обрывки фраз, тихо произносимых поблизости, были достаточно ясны, чтоб он мог их разобрать.

– Бедняжка. Он скучает по дому, – пробормотала Лиона.

– Король жестокий человек. Ты думаешь, он убьет мальчика? – спросил Дрю.

– Он убил своих племянников. В этом нет никаких сомнений. Неси его в постель, Дрю. Становится поздно.

– Дай ему поспать, Лиона. Пусть ему приснятся лучшие дни. Я приду рано утром и отнесу его в комнату.

Его оставили на кухне. Звон кастрюль и ложек затих. Манчини хрюкнул, поднимаясь по ступенькам. Вскоре все стало мирно, тихо. Рука Оуэна мучительно пульсировала, когда он перевернулся на бок. Он моргнул, чувствуя, как взлохмаченные волосы щекочут лоб. Все ушли. В окне было черное ночное небо, и он видел контур башни, похожей на кинжал, и свет, падающий из ее единственного верхнего окна. Как от звезды.

Мальчик сел, прислушиваясь к глубокой тишине. Она обнимала и пронизывала все вокруг. Случайный звук, вроде шуршания пепла в очаге, воспринимался как шепот. Сердце Оуэна болело, болело почти так же сильно, как ушибленная рука.