Себастьян Кастелл - Путь аргоси [litres]

– Путь Камня – хорошая штука, – сказал он негромко, словно это был секрет, предназначенный лишь для моих ушей. – Он помогает делать шаг за шагом, даже когда буря пытается сбить нас с пути. А если нужно стоять прямо, он не даёт спинам сгибаться под тяжестью, которую мир наваливает на нас.

Дюррал замолчал на мгновение, словно давая моему разуму время проглотить каждое из его слов по одному, чтобы не подавиться слишком большим количеством приграничной мудрости.

– Есть четыре пути аргоси. Это первое, чему меня научил мой маэтри – так мы называем учителя. Вода, ветер, гром и камень. Четыре способа действия. Четыре направления компаса души. Четыре варианта поведения, когда мы сталкиваемся с тем, что перед нами.

Он снова сделал паузу, и снова слова замелькали у меня в голове, прежде чем наконец утихомириться и оставить меня гадать, куда он клонит и какое это имеет отношение к тому, что я не могу двигаться.

– Но, по-моему, путь Камня отличается от всех прочих. С каждым шагом ты будто надеваешь на себя ещё одну часть брони. И каждая из них тяжелее предыдущей. Поэтому вскоре…

– Ты вообще не можешь идти, – закончила я за него и тут же поняла, что он нарочно оставил эту пустоту. Он хотел, чтобы я её заполнила. Чтобы снова заговорила.

Дюррал кивнул.

– Это истинная цена пути Камня. Через некоторое время ты понимаешь, что броня-то не снимется. И единственный способ сделать следующий шаг…

Он опять замолк, побуждая меня ответить, чтобы я хоть немного расслабилась. Проблема была в том, что я знала ответ на его загадку, но не хотела его озвучивать. Не хотела, чтобы это оказалось правдой.

Горожане, столпившиеся на пыльной площади под нами, по-прежнему наблюдали. Ждали. Думаю, им надоело, что я занимаю место на их прекрасной виселице.

– Разбить броню, – сказала я наконец Дюрралу.

Сочувствие на его лице удивило меня. Я терпеть не могла, когда люди меня жалели. В основном потому, что вскоре ошейник заставлял их пожелать мне смерти. Но даже до того, как я встретилась с Мет-астисом и Соколом и стала их подопытной, я ненавидела взгляды, которыми добрые люди одаривали наш клан. Взгляды, полные… отстранённой печали по поводу нашего бедственного положения.

С Дюрралом всё было иначе. Он никогда не смотрел на меня, как на беспомощное существо, нуждающееся в няньке. Аргоси давал понять, что я ему ровня. Впрочем, думаю, он на всех так смотрел – и это отличало его от других людей, которых мне доводилось встречать.

– Броня должна сломаться, – сказал он. – Вопрос лишь в том, хочешь ты сломать её здесь или где-то ещё.

«Где-то ещё», – подумала я. Мужчины, женщины и дети внизу – все пялились на меня.

Где угодно ещё.

Словно прочитав мои мысли, Дюррал кивнул и подошёл к лесенке, собираясь спуститься. Сама того не желая, я двинулась следом. Мне казалось, что я вот-вот рассыплюсь на части, неизбежно – и не имеет значения, насколько унизительно для меня это будет. И почему-то при этой мысли я снова начала шевелиться.

Я спустилась по лестнице. Бо́льшая часть толпы расступилась перед нами. Они держали дубинки опущенными; вилы были направлены зубьями в небо – не в меня. Однако такой исход порадовал не всех.

– Ты солгал нам, Дюррал Бурый, – сказал какой-то здоровяк. Рядом с ним стояла такая же крепко сбитая жена. Оба выглядели так, будто мы продали им билет на спектакль, но актёры решили сбежать перед вторым актом.

Мужчина указал на меня скрюченным пальцем.

– Она не ведьма.

– Да? – спросил Дюррал, явно шокированный этим открытием. – Ну, и что с того? Может, ты думаешь, что в ваших краях вообще нет ведьм, Бентан?

Бентану это не понравилось. Он кивнул на монеты, разбросанные по эшафоту и по земле под ним.

– Мы заберём свои деньги обратно. И если не досчитаемся хоть медяка, будем искать тебя. Лучше бы ни тебе, ни девушке больше никогда тут не появляться.

Мне показалось, что это просто заурядное позёрство. Пустая угроза, чтобы отправить нас восвояси. Но Дюррал воспринял слова мужчины как личное оскорбление.

– Да ну? – спросил он, медленно оборачиваясь и окидывая взглядом город. – Вот чему вы здесь научились? Вы рассказываете о таких страданиях и жестокостях, что заставили бы рыдать и пересохшую пустыню. О такой смелости и отваге, что даже деревья становятся повыше. А потом, всё что я слышу, это…

Здесь он так искусно передразнил рокочущий баритон Бентана, что невозможно не рассмеяться:

– «Лу-учше б тебе бо-ольше ника-агда тут не появля-а-аться!»

Кругом захихикали. Но были и те, кого это не позабавило. Женщина, державшая за руку маленького мальчика, сказала:

– Ты считаешь себя шибко умным, аргоси? Думаешь, если мы здесь живём простой жизнью, то и сами простаки? Но мы не отказываемся от истин, которым нас учили предки. Уж точно не потому, что они не нравятся бродягам-картёжникам.

Её упрёк ничуть не убавил ехидность Дюррала.

– Истины ваших предков? Вот как вы их называете, мадам? Это те же самые истины, которые предписывают вам выгонять детей в лес, если они страдают падучей болезнью? Не вы ли сеете в одну и ту же землю по многу лет подряд, а потом вините в неурожаях незнакомых странников? А всех, кто выглядит не так, не вы ли объявляете ведьмами или демонами?

Он ткнул большим пальцем в мою сторону.

– Ну так вот ваша ведьма. Вы были готовы вздёрнуть её на виселице по той лишь причине, что явился картёжник с хорошо подвешенным языком и велел вам это сделать.

Казалось, не имело никакого значения, что он и есть тот самый картёжник с хорошо подвешенным языком.

– Давайте же, – сказал Дюррал толпе, снова указывая на меня, – посмотрите как следует на свою ведьму. Что вы видите?

Он подошел к Бентану и ткнул его в грудь.

– Ну, здоровяк. Что ты видишь?

Чтобы признать свою неправоту, нужно мужество. У меня это никогда не получалось толком, и я уж точно не ожидала, что кто-то здесь преуспеет. Но Бентан, видимо, был сделан из лучшего материала, чем мне представлялось. Миг спустя он опустил взгляд и сказал:

– Я вижу девушку. – Он посмотрел на меня и добавил: – Мне очень жаль.

Он был не единственным. Рослая женщина рядом с ним долго смотрела на меня, а потом наконец кивнула и проговорила:

– Прости, девочка. Пусть боги моря и неба пошлют тебе лучшие дни, чем был сегодня по нашей милости.

Другие бормотали извинения разной степени искренности и красноречивости. Однако Дюррал на этом не закончил. Он повернулся к горожанке, которая упрекала его, но заговорил не с ней. Он присел на корточки рядом с мальчиком.

– Что ты видишь, малыш?

Мальчик оглядел Дюррала, а потом высвободился из материнской хватки и прошёл мимо него, подойдя ко мне. Ему было не больше семи или восьми лет. В таком же возрасте я потеряла родителей.