Шелби Махёрин - Кровь и мёд [litres]

Я задумался, любил ли в самом деле нашего патриарха хоть кто-нибудь из пришедших на похороны.

У него не было ни братьев, ни сестер, ни родителей. Ни жены. По крайней мере, перед лицом закона. В библейском же смысле одна женщина обманом заманила его в постель и зачала ребенка, которому суждено было его погубить…

Нет. Я отбросил мысль прежде, чем та успела созреть. Да, Моргана была виновна, но и сам Архиепископ тоже. Она его ни к чему не принуждала. Он сам выбрал это. Совершенным человеком он зваться не мог.

Будто прочтя мои мысли, Лу сжала мне руку.

– Больно порой вспоминать умерших такими, какими они были на самом деле, а не такими, какими мы хотели их видеть.

Я стиснул ее ладонь в ответ, но промолчал. Я знал, что Лу очень хочет поскорее помыться и переодеться, но идти в ванную она не спешила. Свежая одежда, которую принес Лу Деверо, так и лежала на постели. Нетронутая. Лу же стояла рядом со мной и смотрела на улицу. Слушала дождь и тихое пение сан-сесильских хористов. Ждала, пока шествие пройдет Восточную сторону и двинется к кладбищу. Я не мог и представить, что у Лу на душе. Она тоже оплакивала его? Тоже переживала утрату отца?

«Похороны будут?»

«Да».

«Но… он ведь был моим отцом».

Я вспомнил удивление, которое видел во взгляде Лу тогда, в Яме. Сомнения, чувство вины. Да, она определенно что-то чувствовала. Может быть, не совсем скорбь, но, возможно… сожаление.

«Он вступил в связь с ведьмой. С самой Госпожой Ведьм».

Я не мог винить Лу. Не мог ненавидеть ее за произошедшее. Я тоже сделал выбор, как и Архиепископ. Да, Лу лгала, она обманывала меня, но когда я последовал за нею в Шато, то сам выбрал свою судьбу и сделал это осознанно. Я выбрал эту жизнь. И эту любовь. И сейчас, когда наши с ней переплетенные пальцы дрожали, когда наши сердца бились рядом, я знал, что мой выбор все еще со мной. Я вновь выбирал это.

Я выбирал ее.

«Быть не может, что после такого король станет проводить торжественные обряды в его честь».

Прежде, вероятно, я согласился бы с ней. Прежде я полагал, что человек, оскверненный колдовством, не заслуживает почестей. Только осуждения – только ненависти.

Но теперь… Я устал ненавидеть Архиепископа. И самого себя. Ненависть способна разрушить личность. Даже теперь она висела у меня на шее тяжким грузом. Душила меня. Я знал, что не смогу долго нести это бремя. И не хотел.

Возможно… возможно, Лу была права. Возможно, отчасти я презирал ее колдовство. Ее и свое собственное. И эта частица моей души все еще оставалась связана с человеком внизу. После всего, что я видел, презирать магию было легко. Я не мог отрицать, что на Лу она влияет дурно. И все же… раз за разом Лу доказывала мне, что она – не сущее зло. Несмотря на все перемены, несмотря на боль между нами, она все равно не покидала меня – держала за руку, утешала, – пока я оплакивал отца, узнать которого она никогда уже не сможет. Отца, которого я у нее забрал.

Колдовство было лишь частью Лу, одной из многих.

И частью меня тоже.

И я знал, что мы найдем свой путь вместе.

Голоса снаружи зашумели громче, и на улицу повернула процессия священнослужителей. Они шли медленно, царственно и скандировали Прощальную Песнь. Их церковные облачения мокли под дождем. Позади них шассеры окружили королевскую карету. Огюст и Олиана нарядились в траурные одежды. В их лицах сквозила скорбь.

Притворство, сплошное притворство.

«Строго между нами – я рад, что ты его убил».

На улице показались еще несколько карет – в них ехали знатные дворяне. В конце появилась карета Трамбле. Что ж, по крайней мере горечь на лице Пьера казалась неподдельной. Селию рядом с ним я не разглядел, но знал, что ее слезы тоже были бы искренними. Архиепископ пылинки с нее сдувал.

– Рид, – прошептала Лу, глядя на последнюю карету. – Это он.

Гроб Архиепископа был изготовлен из золота, сверкавшего ярче королевской короны, и украшен изображениями ангелов, черепов и скрещенных костей. На нем блестела табличка с именем патриарха и годами его службы. Гроб оказался закрыт. Разумеется. У меня сжалось сердце. В конце Архиепископа было уже не узнать. Мне не хотелось представлять, каким он стал, не хотелось вспоминать…

Моя рука скользит, и Моргана шипит – по ее горлу течет кровь. Темнокожая ведьма подступает ближе.

– Отпусти ее, или он умрет.

– Манон, – с мольбой обращается к ней Лу. – Не надо, пожалуйста…

– Тихо, Лу. – Глаза Манон светятся маниакальным безумием, и увещевать ее явно бесполезно. Архиепископ кричит и кричит. Вены под его кожей чернеют, как и ногти, и язык. Я в ужасе смотрю на него.

Нет. Я потряс головой, отпустил руку Лу и отшатнулся от окна. Когда-то Архиепископ казался мне бессмертным. Могущественным, несокрушимым. Воплощением самого Господа.

– Я знаю, как это больно, – прошептала Лу. – Но ты должен его оплакать, Рид, иначе никогда не сможешь его отпустить. Ты должен прочувствовать утрату.

От ее слов на ум явилось другое непрошеное воспоминание.

Кровь течет у меня из носа. Отец Фома говорит, что я гадкий мальчишка, потому что вздумал драться с уличными беспризорниками. Они ненавидят меня за то, что я живу при Церкви, что у меня есть теплая еда и мягкая постель. Отец Фома говорит, что меня нашли среди мусора. Говорит, я должен был бы оказаться среди них, вырасти в бедности и жестокости. Но все вышло иначе, и благодаря горячей еде я стал высок, а благодаря мягкой постели – силен.

И я преподал им урок за то, что они ударили меня в спину.

– Вернись!

Отец Фома гонится за мной по собору с розгой. Но он уже стар, и я, смеясь, с легкостью убегаю. Он останавливается перевести дух.

– Дрянной мальчишка, попомни мои слова, я все доложу Архиепископу!

– Доложишь мне что?

Услышав этот голос, я спотыкаюсь и падаю. А когда поднимаю взгляд, то вижу перед собой Архиепископа. Прежде я видел его только издалека – обычно он стоит за кафедрой, а я у скамьи. Священники заставляют меня умываться и лупят по мягкому месту, чтобы я не мог сидеть во время мессы.

Но я все равно сижу.

Отец Фома выпрямляется, тяжело дыша.

– Этот мальчишка сегодня утром чуть не искалечил ребенка на Восточной стороне, Ваше Высокопреосвященство.

– Он первый начал! – Я утираю кровь с носа, сверля их сердитым взглядом. Розги я не боюсь. Вообще ничего не боюсь. – Он с друзьями меня подкараулил и напал!

Архиепископ поднимает бровь, услышав мои дерзкие слова.

– И ты свершил над ними правосудие?

– Они это заслужили.

– Верно.

Он обходит меня по кругу, будто оценивая. Я зол, но мне все же не по себе. Я слышал о его солдатах. Его охотниках. Возможно, я стал слишком высок. Слишком силен.