Тэмсин Мьюир - Харроу из Девятого дома [litres]

– Дульсинея, – выдохнула я как последняя дура. – Цитера.

Мертвый ликтор сделала что-то еще с тяжелым ружьем. Она сломала его пополам, и из другого конца стволов тоже вырвался дымок. Вытащила из патронташа один патрон, вставила в ствол и со щелчком закрыла ружье обратно. Она действовала невероятно быстро, и я не успевала за ней следить. Мерсиморн все еще тряслась и вопила. Вряд ли она на самом деле умирала, но изо рта у нее шла пена, как у бешеного животного.

Цитера посмотрела на меня мертвыми бесстрастными глазами и очень медленно опустила ствол.

Ну и что я могла сказать? Спасибо? Или «Это типа пятый раунд»? Но мне и не пришлось ничего говорить. Цитера открыла рот. Голос был ее, а могильные жесткие интонации – нет.

– До встречи, – сказала она.

Тело Цитеры развернулось и, подняв ружье, медленно похромало в коридор. Ступала она тяжело, как будто каждый шаг причинял ей боль. Я слишком удивилась, чтобы что-то делать. Я смотрела на худую спину, насильно выступающие острые лопатки, на линию маленьких позвонков.

Прости. Наверное, надо было идти за ней. Ну, я могу представить, что ты бы сказала. Просто все стало сложно еще в доме Ханаанском. Иногда бывает так, что красивая девушка постарше обращает на тебя внимание, потому что ей скучно или что-то такое, и вы начинаете флиртовать, а может, и нет, а потом она вдруг оказывается древней воительницей, которая убила всех твоих друзей и собирается убить тебя, а потом вы обе умираете, а сто лет спустя она вдруг появляется в закипающей заживо священной космической станции… в общем, говорю же, все сложно. Но вообще такое постоянно случается.

Я сделала единственное, что мне оставалось. Встала, держа в руках меч, пока ликтор бездумно корчилась на полу рядом с нами. Спросила вслух:

– Ну и какого хера тут происходит?

Они расставили свечи вокруг саркофага Спящего. Абигейл рисовала мелом огромную диаграмму – это заняло очень много времени, потому что ей приходилось то и дело прятать красные онемевшие пальцы в перчатках или отогревать их в ладонях мужа. Харрохак присела рядом с улыбающейся Дульсинеей Септимус, которой больше не грозила интубация, и нанесла заклинания на вершины каждой свечи, как ей объяснили.

Внизу снега не было. Большие сосульки, похожие на сталактиты, грозили обрушиться на пол. Розовая маслянистая паутина тянулась между ними и похрустывала от мороза. Во всех углах виднелись осколки битого стекла и застывшие лужи ледяной жидкости, в мрачном свете жужжащих ламп они казались зеленовато-серыми. Трубки и лед висели во всех дверных проемах, загораживали входы в коридоры, ведущие из этой девятиугольной комнаты, и заслоняли вывески, которые когда-то сообщали о назначении каждого коридора. Из-под скользкой пульсирующей плоти виднелись только буквы КО, когда-то означавшие «консервация», АРН, часть «траурной», и еле видная тройка. Хрустальный саркофаг в центре комнаты сильно запотел от холода. Лейтенант Диас, женщина, которая, как Харроу неохотно начала признавать, не боялась ни боли, ни смерти, хотя испытала и то и другое, протерла стекло рукавом, но это не помогло. Поэтому они не видели того, что крылось внутри саркофага. Наверное, к лучшему.

С огромной старой доски в металлической раме исчезли выцветшее расписание и бурые пятна. Там появились новые слова. Сначала Харроу даже испугалась:

КОНЕЦ. ВСЕ РУШИТСЯ. КИСЛОРОДА ДО КОНЦА НЕ ХВАТИТ, НЕЛЬЗЯ ПЕРЕНАПРАВИТЬ ЭНЕРГИЮ ИЗ ПРИБОРНОГО ОТСЕКА. ЗАТО Я ЗАСТАВЛЮ ВАС СМОТРЕТЬ НА КАЖДОЕ МГНОВЕНИЕ. У МЕНЯ БУДЕТ ЭТА ПРИВИЛЕГИЯ, А У ВАС НЕТ. СУКИН ТЫ СЫН. НАДЕЮСЬ, ВАМ ОБОИМ ТАК ЖЕ ПЛОХО, КАК И МНЕ.

– Я думала, что это галлюцинации, – сказала она Ортусу, – хотя раньше у меня никогда не было таких галлюцинаций. Проще было поверить, что я опять впадаю в безумие.

– Харроу, – ответил он. – Я пришел к выводу, что ты вовсе не сумасшедшая… хотя, кто может судить об этом?

Это было бы гораздо хуже. Ей страшно не понравилась мысль, что она сама за все это отвечает. Она коротко спросила:

– А что тогда?

– Разум может выдержать определенное давление, прежде чем на нем останутся вмятины, – задумчиво сказал он. – Странно… прошло много лет после его смерти, но я так часто слышу звук… слышу, как он тронул ручку, как дернул рычаг. Слышу, как отец стоит у дверей моей кельи.

– Ты скучаешь по нему?

Он задумался. В темноте огромного центрального зала подземной лаборатории – места, где он никогда раньше не бывал, места, где осталась огромная часть души Харроу, хотя она заходила под эти металлические своды всего несколько недель, – он выглядел, как древняя статуя, как рыцарь Девятого дома, вырезанный в камне старинной гробницы.

– Иногда я представлял, что он возвращается к жизни, чтобы я мог посмотреть, как он умирает. Становилось легче.

Теперь Харрохак опустилась на колени рядом с призраком некромантки Седьмого дома и старательно царапала заклинания тупым концом иглы. Все, кроме Харроу, позволили Абигейл нарисовать у себя на ладонях знаки. Харроу не скоро поняла, что это контрзаклинания, которые ей не нужны. Остальные были мертвы. Она пока оставалась живой.

Дульси решила, что Харроу смотрит на нее с любопытством из-за отсутствия трубки, постучала себя по ноздре и весело сказала:

– Мы решили, что она мне больше не нужна. Я почти не испытываю проблем с дыханием. Мы с Абигейл предположили, что здесь мы можем устанавливать собственные правила – до определенного предела. Поэтому мне не так и плохо.

– Это бы объяснило, почему на тебя действовали физические стимулы. Почему тебе нужна была еда, почему ты испытывала боль.

– Да, я всегда верила, что, пока я сплю по восемь часов, делаю растяжку и не думаю о плохом, хуже не станет, – сказала адептка и улыбнулась растерянной улыбкой, от которой на щеках появились ямочки. Эта улыбка была единственным, что Цитере удалось спародировать хоть с какой-то точностью.

– Пал всегда говорил, что я буду его смертью, – сказала она, – так и вышло. Мы так никогда и не встретились. Я никогда не покидала Родос в реальности. Какой кошмар. Ты же убила ликтора?

– Да.

– Быстро?

– Быстрее, чем она заслуживала, – ответила Харроу.

– Она проткнула Протесилая, а он даже не успел достать клинок из ножен, – сказала Дульси и нацарапала очередное заклинание. – А потом начала задавать мне вопросы. Кто мои друзья. Достаточно ли хорошо я себя чувствую, чтобы появляться на публике. Замужем ли я. Я много всякой хрени ей порассказала, – закончила она. – Я знала, что она собирается занять мое место. Думала, хотя бы Камилла догадается, что что-то не так… не повезло. Я даже не помню, как умирала. Думаю, это было мило с ее стороны.

На ее лице, измученном раньше времени, покрытом морщинами от боли и забот, не было недовольства. Дульси Септимус со своими короткими кудряшками и нежными глазами при одном освещении казалась ребенком, а при другом выглядела старше Магнуса. В улыбке она демонстрировала белые зубки, и в этой улыбке не было ни тени жалости или снисходительности.