Евгения Сафонова - Когда завтра настанет вновь [litres]

– А когда разберёмся?

Я знала, чего он хочет. Чтобы я перестала убегать от ответов. Чтобы признала то, что он давно уже читал без слов. Но пока оно оставалось невысказанным, я ещё могла балансировать на опасной черте, не пересекая её. Сейчас между нами всё просто: игра в рыцаря и его леди, защитника и деву в беде, дружба с шуточками на грани, симпатия на крохотной, но всё же дистанции. За чертой, когда даже эта дистанция исчезнет, станет куда сложнее.

Сложности с ним – последнее, что мне сейчас нужно. Любовь – последнее, на что я сейчас имею право.

– В конце концов, в Мойлейце тоже есть лавки камней. Думаю, тебе будет нетрудно получить работу в одной из них.

– И я буду нужен тебе там? Когда всё закончится? Когда ты вернёшься к прежней жизни, где тебя есть кому защищать?

Наверное, на это я могла бы придумать очередную шутку. И не стала – потому что впервые за весь вечер в его голосе скользнула пытливость.

Ответа на этот вопрос я и сама не знала. Но единственное предположение, которое у меня было, снова оставила невысказанным.

Его вздох прошуршал по маленькому номеру в придорожном мотеле, словно пытаясь докатиться до Эша, спящего в нескольких футах от нас. Следом я услышала, как Питер встал, краем глаза увидела, как он подался ко мне, – и всё равно вздрогнула, когда его губы невесомо коснулись моих волос.

– Тебе нужно поспать. – В тихом голосе, огладившем ухо, не было ни обиды, ни печали. – Добрых снов, миледи.

Я сидела неподвижно, пока за ним не закрылась дверь. Наконец отставив кружку, наполовину полную, безнадёжно остывшую, сползла по подушке и легла, уставившись в потолок.

Трусиха ты всё-таки, Лайза. И то, что тебе проще дать отпор отряду стражи и сразиться с парочкой одержимых, чем признать, что Питер Джекевэй тебе нужен – больше, чем нужен был кто-либо в жизни, помимо твоей семьи, – не оправдание.

– Рад, что тебе лучше, – сказал Эш следующим утром, когда мы позавтракали заварной овсянкой из пакетиков.

Заснула я быстро: изнурённость дала о себе знать. И проснулась сама, едва стрелки часов перевалили за восемь, с удивлением обнаружив, что могу вполне уверенно ходить без посторонней помощи. В целом самочувствие трудно было назвать отличным, но очередной глоток лекарства разлил по телу ощущение подзабытой бодрости, словно я выпила энергетик. Я подозревала, что эффект временный, однако дело своё лекарь определённо знал.

– Современная медицина творит чудеса. – Отправив в рот последнюю ложку каши, я отодвинула одноразовую тарелку из сахарного тростника. – Удивлена, что Рок нас ещё не разбудила.

Меня слегка трясло, и теперь не от истощения. В сжавшемся желудке, расправиться которому не помогла даже овсянка, засело ощущение, какое я привыкла испытывать перед экзаменом.

Уже скоро я загляну в лицо тому, кто сломал мою жизнь – и смогу починить её.

Во всяком случае, я была в этом уверена.

– Мы договорились, что дадим тебе выспаться. Сходишь за ней? Я пока растолкаю твоего спящего красавца.

– Я сама его растолкаю.

Эш воззрился на меня, как учитель на нашкодившую первоклашку.

– Даже знать не хочу, о чём ты сейчас подумал. Но едва ли мы с Питером осуществим это за те пять минут, спустя которые ты начнёшь барабанить в его дверь, если я не вернусь, – устало сказала я, поднимаясь из-за стола. – Во-первых, до номера идти ближе, чем до мобиля, а я только вчера с трудом передвигалась. Во-вторых… во-вторых, я просто хочу разбудить его сама.

Казалось, я чувствую осуждающий взгляд на своей спине, даже выйдя на улицу. Да только мне не хотелось, чтобы после вчерашнего разговора мы впервые встретились с Питером при посторонних – и, конечно, сделали вид, что ничего не было.

Крохотная часть меня очень хотела сделать вид, что ничего не было. Но это будет нечестно, и если у Питера есть что сказать мне, пусть скажет.

Преодолев робость, я стукнула костяшками пальцев в дверь соседнего номера:

– Питер, это я.

Выждав какое-то время, я постучалась вновь. Не дождавшись ответа, дёрнула за ручку: дверь, скрипнув, отворилась. Штукатурка на стенах бросилась в глаза ядовитой зеленью, сквозняк из распахнутого окна волновал салатовые шторы, аккуратно заправленная кровать была пуста.

– Питер?..

Ответом мне послужило певучее мурлыканье из приоткрытой ванной комнаты.

Поколебавшись, я подошла ближе, осторожно заглянув в щель: Питер стоял у раковины в одних джинсах и брился, напевая про себя то, в чём я без труда опознала «You and I» любимых Scorpions.

– А, Лайза. – Заметив моё отражение в зеркальном шкафчике на стене, он опустил опасную бритву с костяной рукояткой. – Вижу, тебе лучше.

Я приоткрыла дверь шире, опершись плечом на косяк:

– Откуда ты взял этот раритет?

– От деда достался. Отец ею не пользовался, хранил на память, а деду она однажды жизнь спасла. – Питер поднёс лезвие к коже. – Подождёшь немного?

Какое-то время я молча следила за его движениями: скользя по щекам, бритва издавала шуршащий шелест. По тёмным завиткам распущенных кудрей спустилась взглядом ниже – на спину, где по гладкой коже под шеей лаконичной чёрной строчкой тянулась латинская надпись.

– Тоже хотела себе татуировку, – зачем-то сказала я, вспоминая, как год назад искала подходящего тату-мастера и референсы для эскиза. – Думала, сделаю в качестве подарка на семнадцатый день рождения.

– Дай-ка угадаю. – Серебристая сталь, выпачканная кремом для бритья, застыла над его верхней губой. – Мама не разрешила.

Я только кивнула.

Тогда, больше года назад, мне стало дико обидно. Мы даже поругались, что случалось редко. Просто у мамы-то татуировка была, и тоже набитая в юности, – а мне, значит, нельзя.

Сейчас эти слёзы казались таким ребячеством.

– Думаю, после всей этой истории она поменяет мнение. – Питер ловким движением снял остатки пены под носом. – В любом случае тебе скоро восемнадцать, я так понимаю.

– Осенью.

– Тогда тебе уже не нужно будет её разрешение.

Официально – нет, подумала я, но промолчала.

– In me omnis spes mihi est, – сощурившись, прочла я, благо надпись была чёткой, выполненной лаконичными печатными буквами без всяких завитушек. – Что это значит?

– «Вся моя надежда – на меня самого».

Я смотрела, как он споласкивает грязную сталь под краном.

– И кто там собирался отучать меня от пагубных привычек?

Питер не ответил. Лишь отложил бритву и склонился над раковиной, умываясь.

– Не считаешь, что, прежде чем учить чему-то других, мы должны сами усвоить тот же урок? Никогда не жаловала тех, кто хочет ловить детишек во ржи и спасать кого-то, когда они и себя-то спасти не могут.

– И тем не менее детишки, не упавшие потому, что их подхватили, остаются живы. Вне зависимости от того, кто это сделал. – Насухо вытерев полотенцем вначале лицо, а затем – бритву, Питер нашёл в отражении мои глаза. – Тебе есть на кого положиться, Лайз. Мне – нет. Когда я набивал это, точно не было.