Ирина Лазаренко - Клятва золотого дракона [litres]

Едва не застонав от усилия, которое потребовалось, чтобы выйти из этого потока захлёстывающих его волн преклонения, воодушевления, исходящего от машин, Илидор сделал долгий-долгий вдох, жалея, что не может впрок надышаться воздухом этого мига, быстротечного мига звенящего в тишине торжества.

В этот миг дракон не был ничей.

Он опустил руки, открыл глаза и еще бесконечно долгое мгновение с пронзительной тоской смотрел в плывущие под сводом облака, и глаза его потускнели, а потом…

Потом в абсолютной, бесконечной тишине раздался самый странный звук, который когда-либо слышало подземье, истрёпанное сотнями лет сражений и противостояний, измучанное измененным голосом Такарона и новыми сущностями, которые рождались в его глубине. Лязг и звон, крики и проклятия, клацанье металла и плеск лавы, рёв и стук, хлопанье крыльев, треск тканей и разрываемой плоти – какие только звуки не сотрясали эти камни за минувшие сотни лет!

Но только не такие, какие зазвучали сейчас. Это была новая песня золотого дракона.

Колыбельная.

Она остужала распалённую лаву, которая пульсировала внутри машин и полумашин, успокаивала мысли и обещала покой, целые долгие дни покоя, когда не нужно ни о чем тревожиться и заботиться, нужно просто… передохнуть. Подождать. Колыбельная золотого дракона обещала, что однажды каждая машина и каждый скрещ дождутся того, ради чего стоит снова загореться стремлением и вдохновением, горячим и ярким, как целая река лавы, и когда эта река начнёт своё течение, ничто не сможет остановить её, ни одно живое существо не осмелится даже стоять у неё на пути… Но не сейчас. Не сейчас.

Когда последняя машина и последний скрещ опустились на камни и погрузились в сон, похожий на эльфа человек распахнул крылья плаща, и свет его глаз вспыхнул ярче солнца.

Золотой дракон легко оттолкнулся от уступа, покружил над своей спящей армией, на миг снизился, чтобы потрепать ходовайку по торчащей кверху пятке, потом снова поднялся, напевая уже без слов и что-то выискивая. Затем спикировал и вскоре опять взлетел, с трудом держа за бока спящего бегуна, сделал последний круг и, громко хлопая обожженными крыльями, полетел к высокому уступу на юго-восточной стене пещеры.

На Перекрёстке развернулось всегимблское гуляние, такая яростная пьянка, которой эти своды не видели, пожалуй, со времен изгнания драконов.

Начало её, как обычно, было подпорчено векописцами: Брийгис Премудрый влез на Громкий Камень и долго занудничал оттуда. Сегодня занудство было особенно невыносимым, поскольку к нему добавилось еще перечисление заслуг сгинувшей в подземьях векописицы Иган Колотушки, о существовании которой в Гимбле почти никто не имел представления до этого дня – а вот про Йоринга Упорного, которого знали многие и который тоже сгинул в подземьях, Брийгис Премудрый ни слова не сказал, что отнюдь не прибавило ему популярности. Зато потом старшины гильдий стали взбираться на Громкий Камень, чтобы выкрикнуть имена лучших мастеров сезона, и тут-то пришло время всяческого буйства, радостных воплей, негодующего рёва, тостов и первых коротких потасовок. Затем с Камня вещал Ндар Голосистый, хорошо говорил про величие гномов, про возможности, которые открываются перед ними благодаря обретению бегуна, про одоление опасности, зревшей в подземьях, словно фурункул, и не выплеснувшейся оттуда на улицы Гимбла лишь благодаря отваге дракона и гномов, которые не убоялись подземий и порождений их.

Эльфское посольство не прислало на праздник своих представителей, как обычно это делало. Отношения между эльфами и гномами стали очень натянутыми после истории с Ахниром Талаем, кроме того, как утверждали слухи, Донкернас тоже не собирался униматься: у них в Гимбле целый золотой дракон пропал, не зубочистка какая-нибудь. А Югрунн Слышатель, опять же по слухам, заявил на всё это: дескать, не то чтобы он обещает участь Ахнира каждому донкернасцу, который подойдет к вратам Гимбла, но он решительно не видит смысла в их, донкернасцах, существовании.

Но сегодня обо всём этом не хотелось думать. Сегодня гномы желали обниматься, выкрикивать здравницы и пить, и есть зажаренных на вертелах горбачей-шестиногов, копчёный эльфский сыр и специально заказанные в людских землях медовые пряники. На Громкий Камень теперь мог вскарабкаться любой желающий и сказать своё слово или восхвалить свою гильдию, или сыграть на дудке, или поделиться сплетней, но окружающие уже не слушали их. Все радовались успешному окончанию сезона, обсуждали последние события и обретенного бегуна, вспоминали тех, кто помог его обретению – гномов, которые навсегда остались в подземьях, которые славно потрудились и теперь отдыхают. А потом пили много, очень много пива за здоровье тех, кто вернулся из подземий, и, конечно, отдельно – за золотого дракона Илидора, которого в Гимбл привел, определенно, сам дух Такарона.

Правда, некоторые гномы выражали удивительно трезвые для этого дня опасения: не слишком ли хорош Илидор, сумевший одолеть столь большие опасности почти в одиночку, и не станет ли Гимблу худо, если такой могучий дракон задержится в городе, но большинство гномов желали веселиться, а слушать занудство – не желали. Подумать о сложных вещах можно и позднее, через пару дней после доброй всегимбской пьянки, а сейчас неплохо бы выпить за Илидора… кстати, где он?

Золотой дракон куда-то подевался. Только что его видели то ли у Громкого Камня, то ли у королевского шатра, а может быть, возле харчевни «Дохлый лучник», где пили пиво Конхард и его жена Нелла, и каждый гном, зашедший в харчевню, считал своим долгом выпить вместе с ними – с гномами, которые приютили в Гимбле это чудо, золотого дракона, и вновь и вновь просить их повторять историю его появления в подземьях.

В соседней харчевне пьянствовал Кьярум Пеплоед, и никто из гномов не мог пробиться туда, чтобы выпить с сородичем и в сотый раз расспросить её о пережитом, о воителях, о драконе, о скрещах и о его погибшем товарище, доблестном Гилли Обжоре. Плотное кольцо гномов окружало Кьярума, безостановочно потрясающего Жалом и воодушевлённо что-то орущего.

В другой части Перекрестка, где почти никого не было, расположился шатёр механистов. Вокруг него стояли не оживленные пока охранные и стражие машины, а сами механисты, ощущая себя в чужой тарелке, шатались туда-сюда и скучно наливались пивом. В сторонке новый глава гильдии Годомар Рукатый о чем-то беседовал с Палбром Босоногом и лекарем Жижилем, и разговор у них был оживленный, со спорами, выпучиванием глаз, маханием руками и стучанием себя в грудь.