Ирина Лазаренко - Клятва золотого дракона [litres]

Впрочем, если бы она перестала его занимать, эльф бы расстроился. Ведь это так отвратительно скучно: очень хотеть чего-то, а потом вдруг просто перехотеть и уйти в другую сторону. Вполне в духе какого-нибудь маразматичного старикашки или унылого «усовершенствователя себя», вроде Теландона, но стоило ли уходить из Донкернаса, чтобы стать похожим на Теландона? Одного такого кислого зануды и так слишком много для надземного мира.

А если бы Найло разрешили войти в Гимбл, и если бы удалось дождаться там дракона (пожалуйста, пусть эта змееглазая сволочь ни обо что не убьется там, в глубинах!) – тогда Найло с радостью сломал бы ему нос. Эльф понятия не имел, как можно сломать нос дракону, который прекратил притворяться, что его сдерживает Слово – теперь Илидор в ответ, пожалуй, сломает самому Йерушу шею, но… Ладно, в кочергу его нос, но можно хоть наорать на этого придурка?

Ну да, это такое мелочное, глупое, просто-таки детское желание – прокричать в драконью морду: «Илидор, ты идиот!» и, конечно же, Найло мог уехать, даже не удовлетворив этого желания, но оно зудело, зудело, как ночной комар, не дающий заснуть, потому эльф оставался в привратном лагере Такарона еще день, а потом еще день и ожидал, и ожидал ответа на свои запросы, а стражи всё молчали и разводили руками при виде его.

Вчера Йеруш, наверное, слишком долго ходил по горам под палящим солнцем, и оно сильно напекло ему голову. Кожа на ушах покраснела и горела, нос шелушился, перед глазами плавали желтые круги, и его слегка подташнивало. Выпив кружку воды, эльф забрался в маленькую палатку, какие тут задешево сдавали на прокат всем желающим, и, не потрудившись даже скинуть сапоги, провалился в какое-то подобие сна – рваного, горячечного, пугающего.

Пугал его во сне Илидор – не потому, что делал для этого что-либо нарочно, а потому, что такая уж была способность у золотого дракона: и прежде, наяву, когда еще жил в Донкернасе, и теперь во всех снах он пугал Найло – своим исступленным взглядом золотых глаз, своими непонятными заразительными улыбками, способностью узнавать разные вещи, которых узнать он не должен был никак, а больше всего – той неописуемой внутренней энергичностью, той кипучей напряженностью, которая, как был уверен Йеруш, делала дракона способным на любой, совершенно безумный и совершенно непредсказуемый поступок. Вроде того, чтобы вдруг взять и сбежать из Донкернаса.

Даже в те времена, когда считалось, что золотого дракона тоже сдерживает Слово, как и всех прочих, Йеруш не мог отделаться от ощущения, что временами эта змееглазая зараза только и выжучивает момент, когда сможет его ужалить посильнее, броситься на него, схватить за горло. Эти непонятные приступы весёлости Илидора, перемежающиеся периодами задумчивости, когда он начинал разговаривать свистяще-шипящим голосом, и когда его глаза делались оранжевыми. Существо-внезапность, кочергу ему на шею. Йеруш старался не выпускать Илидора из поля зрения, когда им случалось оказаться рядом, но было не так-то просто: эльфу и дракону много времени доводилось проводить вместе не только в Донкернасе, но и в многочисленных поездках – Илидор, вредный, как ртуть, и непредсказуемый, как полет стрекозы, был исключительно полезен Йерушу в его изысканиях. И, что там скрывать, Найло любил общество Илидора, тянулся к нему, несмотря на то, что это общество было подчас совершенно невыносимым и бесило его так, что даже ругательными словами передать нельзя. Эти бесконечные пикировки, попытки перехитрить друг друга, невозможность надолго взять верх, доводящее до исступления сознание, что дракон всё равно потом обведет его вокруг пальца и вырвет реванш, и злорадная уверенность, что и победы Илидора – ненадолго.

Найло любил бы золотого дракона, как своего ближайшего друга, если бы не уверенность: единственная причина, по которой Илидор не перегрыз ему горло, заключается в том, что потом он бы не сумел отвертеться. Найло ненавидел бы золотого дракона, как своего заклятого врага, если бы не знал, что никто не понимает его так хорошо, как Илидор, и он сам никого не понимает так хорошо, как этого золотоглазого засранца.

С ним не бывало скучно. Уже за это Найло был готов простить дракону почти всё, даже угрозу собственной жизни.

В сегодняшнем сне Йерушу пришлось долго подниматься по обсидиановым ступеням в гору, туда, откуда падали в озеро потоки желтовато-зеленой лавы. С каждым шагом становилось все жарче и всё труднее дышать, и Йеруш знал: это оттого, что он днем перегрелся на солнце. По последним обсидиановым ступеням он уже почти вползал, сгибаясь пополам от колотья в боку, всё время наступая на полы своей мантии – тут Йеруш удивился, почему вдруг на нем оказалась мантия, если днем он разгуливал по горам в рубашке и штанах? И тут же обнаружил себя одетым именно в те самые штаны, рубашку с закатанными рукавами и легкие башмаки. Только идти легче не стало, и Найло вяло подумал, что катился бы этот Илидор в пропасть, а с него хватит.

Одновременно с этой мыслью пришло понимание, что ноги его действительно не держат, эльф упал на колено, схватился за следующую ступеньку – она оказалась такой высокой, просто удивительно, как он мог вообще подниматься по этой лестнице. Словно со стороны Найло видел свою руку с закатанным рукавом, и по контрасту с несколькими накрученными друг на друга слоями ткани его запястье выглядело совсем тонким, будто вот-вот сломается, и длинные пальцы казались совершенно нежизнеспособными. Йеруш на это страшно разозлился: вот еще, у него сил – целая пропасть! – рывком поднялся на ноги и увидел, что лестница-то почти закончилась, что он рухнул прямо перед верхней ступенькой, и на эту ступеньку падает чья-то тень.

Чья же там может быть тень, ну в самом деле, дайте-ка подумать…

Колотить кочергой этого золотого дракона, вот почему так трудно поднять на него взгляд? Даже когда он молчит – кажется, будто напевает, а от Илидоровского пения вся кожа покрывается мурашками, становится трудно дышать, сердце принимается воодушевленно скакать по груди, подпрыгивая до самого горла, и вдобавок что-то делается с головой, отчего хочется раскинуть руки и долго-долго кружиться, вопя в небо и ощущая счастье. Даже сам вид этого дракона, хоть бы он и сидел недвижимо, толкает тело, как волна мощного звука, разгоняет кровь, побуждает куда-то энергично нестись и упоённо орать при этом.

Энергичности Йерушу и своей хватало, только она по большей части была другого толка, умозрительного, что ли.

Дракон сидел на валуне, скрестив ноги, спиной и затылком опираясь на стену, ладони на бедрах, крылья плаща лежат рядом, как полы мантии. Глаза закрыты, оттого темные брови кажутся очень яркими и немного суровыми.