Сергей Извольский - Северное Сияние. Том 1 [СИ litres]

– Как только у вас появится возможность, сообщите, будьте любезны, – язвительно произнесла и. о. директора.

По моему внимательному взгляду она прекрасно поняла – я догадался, что она только что, повинуясь импульсу, едва не рубанула соединение. Хотел было ей ответить, хоть как-то показав, что не специально у меня над ней издеваться получается, но не успел – Татьяна Николаевна все же хлопнула по столу, и картинка погасла.

Да, неудачно получилось – расстроился я на пару мгновений, после чего об и. о. директора гимназии благополучно забыл. Откинувшись на спинку кресла, я глубоко вздохнул, еще раз посмотрел на часы и вызвал Фридмана по каналу экстренной связи.

Очень быстро юрист ответил и в полном параде появился на том месте, где только что я видел голограмму Валеры, а после Татьяны Николаевны. Только вот рядом с окном меню вызова у меня появилось красное предупреждающее сообщение, что Моисей Яковлевич воспользовался заготовленной аватаркой.

Оповещение я небрежно смахнул в сторону, убирая, – опрометчиво ждать от юриста, что он будет в половину третьего ночи выглядеть не как человек, который только что продрал глаза и вскочил с кровати. Даже если этот юрист – железный человек Моисей Яковлевич, ко многому привыкший за последние пару месяцев. Да и как он выглядит сейчас в действительности, мне, в общем-то, совсем не интересно. Пусть хоть в кожаной портупее и с литаврами в руках по квартире пляшет в свободное время, главное, чтобы цепкость хватки в делах не терял.

– Моисей Яковлевич, доброе утро.

«Доброе утро» случайно вырвалось. Как-то забыл я, что ночь на дворе. Фридман же коротко глянул в сторону, явно на часы. Когда он снова посмотрел на меня, вопроса во взгляде не было. Вот уважаю – сказано, что утро, значит, утро.

– Добгое, Агтуг Сег-геевич, – с хрипотцой ответил Фридман, пытаясь совместить свое сознание с реальностью и избавиться от последних объятий сна.

– Моисей Яковлевич, у меня есть важный вопрос. Вчера вечером один из работников оскорбил Зоряну Сергеевну, назвав ее шлюхой. Я сломал ему палец и приказал отрезать язык, после чего вызвал карету скорой помощи. Хочу знать, какие возможные проблемы меня ожидают из-за этого и как скоро.

Моисей Яковлевич на мгновенье потерял контроль и на краткий миг беззвучно раскрыл рот, словно выброшенная на берег рыба. Мог бы уже и привыкнуть, кстати, что со мной не соскучишься.

– Свидетели есть? – закрыв рот и справившись с удивлением, спросил Фридман уже деловым тоном.

– Да, – кивнул я подтверждающе.

– Кто с ними договагивался о молчании? – все тем же деловым тоном поинтересовался Моисей Яковлевич. – Или этим необходимо заняться мне? – добавил он, уже полностью собравшись и включившись в работу.

После его слов я почувствовал, что дело дрянь. Так иногда бывает – когда, будучи уверен, что действуешь абсолютно правильно, спокойно следуешь в определенном направлении. Но в какой-то миг понимаешь, что прежними действиями совершал серьезную, даже непоправимую ошибку, которая может поставить крест на всем деле.

– Никто пока не договаривался, Моисей Яковлевич. Наоборот, я попросил работников не держать произошедшее в секрете, – ровным голосом произнес я.

Фридман неожиданно громко кашлянул – явно поймав на выходе удивленное восклицание. Но юрист быстро справился с собой, приняв сказанное мною к сведению и обдумывая услышанное. Говорить он начал через несколько секунд.

– Агтуг Сег-геевич, даже в бгитанской агистокгатии, известной своими жестокими нгавами, подобные способы наказания в публичном поле не пгактикуются. Боюсь, что последствия могут быть самыми сегьезными для вас. Если, конечно, на то будет желание в импегатогских ведомствах, кугигующих ваш путь.

Поняв, что не ошибся в недавнем озарении, я коротко выругался, воззвав к падшей женщине. После, глубоко вздохнув, прикрыл глаза и задумался, лихорадочно пытаясь понять, где и в чем ошибся и что сейчас надо делать. Эффект от вспышки психоэмоционального напряжения оказался неожиданный – это было похоже на то состояние, которое впервые я смог достичь при разговоре с Мюллером, в его кабинете в Яме.

Тогда, во время беседы, время для меня замедлило свой бег, и я успевал услышать и разложить речь собеседника на отдельные слова и фразы, анализируя и накладывая на его эмоциональный фон. Сейчас же эта способность к анализу активизировалась вместе с холодным разумом и удивительно легким доступом к глубинам памяти.

Словно профессиональный крупье, одну за другой идеально ровно выкидывающий на сукно стола карты, перед внутренним взором у меня ложились многочисленные картинки воспоминаний. Вот несколько бравирующих гимназистов, с которыми пересекался случайно, вот недвусмысленные комментарии фон Колера, вот случайно услышанный разговор двух чиновников в архангельском благородном собрании, а вот уже несколько новостей, на которые переходил из окна рекламы в ходе серфинга по Сети…

Десятки невзначай брошенных слов и комментариев, упоминаний и ремарок сложились в определенную картину: мое восприятие мира по отношению к нанятым работникам было сформировано искусственно. Причем произошло это после того, как я переехал в Архангельск. Ни одной картинки с будто бы случайным упоминанием сторонними людьми показательного наказания людей из наемных работников прислуги я не запомнил. Подобного просто не происходило за все то время, пока жил в Елисаветграде.

Отлично я выступил. И те, кто это организовывал, прекрасно знали, на чем делать акцент: ведь с Адольфом я неосознанно повторил то же самое, что относительно недавно сделал с Антоном Аверьяновым, – крайне жестко ответил на завуалированное оскорбление, так чтобы у других не было никакого желания повторять подобное. Вот только сегодня, вернее вчера уже, я значительно перегнул палку в том, что столь открыто решил сделать случившееся общественным достоянием.

Сразу после осознания случившегося я всерьез разозлился. До этого момента в произошедшем вчера вечером винил только себя, считая, что именно из-за моей ошибки бездействия Адольф получил увечья. Которых, вмешайся я в происходящее раньше, можно было бы избежать, как избежать и оскорблений с его стороны. Как я думал; и до этого момента Адольфу я даже искренне сочувствовал – как сочувствуешь человеку, выигравшему премию Дарвина.

Сейчас же осознал, что румянощекий парень сознательно выступил катализатором, триггером. Время вокруг меня уже окончательно остановилось, а в фокусе внимания оказалась увеличенная картинка воспоминаний того, как я наблюдал за произошедшим.

Посекундно – как недавно я раскладывал действия фон Колера при построении гексаграммы, я наблюдал в памяти произошедшее в холле главного здания усадьбы. И, вновь пережив случившееся, я осознал: Адольф меня заметил.