Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт [litres]

Горе! Несчастье! Для всего человечества грядёт Эпоха невыразимых скорбей!

– И отчего же, – произнёс обожжённый дунианин, указывая на безмолвствующую толпу шпионов-оборотней, – мы должны предполагать иное?

Низкий, рычащий смех, ужасающий непосредственностью своего воздействия, воспринимающийся так, словно кто-то щекочет его уши остриём ножа.

– Оттого, что во всём Мире нет другого места, коему довелось бы свидетельствовать большие ужас, мерзость и жестокость – чистую, незамутнённую травму. Ваш Золотой Зал не что иное, как пузырь, висящий прямо над Трансцендентной Ямой. Ад, братья мои. Ад пятнает здесь каждую тень, курится над каждой поверхностью, крадётся по всем распоркам и балкам…

Вновь и вновь скрипели могучие напряжения и силы. Вновь и вновь стонали сопрягающиеся стороны и противоречащие друг другу углы. Скопище отражений, подобно поверхности взбаламученного омута, искажалось движениями глубинных потоков – бурлением невероятной мощи.

– И потому, братья мои, это место – в большей степени, нежели любое другое во всём Мире…

Рука инфернальной фигуры затрепетала. Обезглавленное тело Кетьингиры рухнуло на зеркально-чёрные плиты. Одновременно с падением головы нечестивого сику правые руки шпионов-оборотней оказались прижатыми к полу. Привязанные к их ладоням хоры теперь намертво пригвождали существ к их собственным отражениям в полированном обсидиане.

Голова Анасуримбора превратилась в факел, струями извергающий яростное пламя.

– Как раз моё место.

Маловеби истошно завопил.

Старый волшебник не мог дышать.

Дитя было не серым, не посиневшим.

Оно было розовым и заходящимся беззвучным криком.

Сын.

Запрокинув голову, он взирал сквозь склизкую мокроту на окружающий ужас.

Его сын.

И сын, невероятным образом, абсолютно здоровый.

Эсменет беззвучно плакала и смеялась, нянча малыша так, чтобы Акхеймион мог его видеть.

Он совершенно оцепенел, словно бы превратившись в пустоту – какую-то дыру, поражённо моргая взирающую на новорождённую душу.

Миниатюрные пальчики хватали воздух, пытаясь нащупать материнскую грудь, – тянущиеся, сжимающиеся.

Но всё, о чём он был способен помыслить – вот ещё одна воссиявшая свеча .

Ещё один зажжённый погребальный костёр.

Стыд заставил его перевести взгляд на Мимару, раскинув колени и тяжело дыша лежащую на земле. Её голова опиралась на вывороченный из стен Голготтерата камень. Её глаза искали его, невзирая на все перенесённые ею страдания. И не было ничего, что, по его ожиданиям, могло бы принести ей облегчение от изнурительных трудов, даже если бы прожитая им жизнь предполагала подобные ожидания. Кровь нечеловеческих тварей покрывала её голову и щёки, а её бесчувственное опухшее лицо принадлежало человеку, находящемуся на грани смерти. Она отбросила прочь костыль и дубину своего гнева, как и упрямство своего безумного рукоположения. Пропал и налёт смирения, лёгший на её чело после всех месяцев утомительного пути. От неё исходила одна лишь покорность – покорность и невинная жажда жить, зримая даже в хрупком сиянии рассвета иной жизни.

Он сразу же понял, что она сказала, хотя и не слышал ни слова из-за диких завываний Орды.

Ещё один.

Он взглянул на Эсменет, желая поделиться с нею этой новой тревогой, но увидел позади неё Тракт…

И первых тощих, прыгающих в смешавшиеся ряды людей, как обезумевшие обезьяны.

Ужас… дошедший до такого предела, что сделался неотличимым от агонии. Обладай Маловеби телом, он бы сейчас, суча конечностями, забился бы так, словно ему вколотили гвоздь прямо в глотку.

– Вам суждено стать моими ангелами , – скрежетал Бог-сифранг голосом, несущим в себе дыхание бесчисленных проклятых душ.

Шпионы-оборотни изо всех сил пытались сдвинуться с места, сочленения их мерзких лиц пульсировали от напряжения, но руки продолжали, как влитые, лежать на обсидиановых плитах. Отражение инхороя Ауракса выпрыгнуло из ямочки на соггомантовом наплыве, лишь для того чтобы съёжиться позади стоящего на самой дальней из лестниц безгубого дунианина, жалко тщась заслониться своими крыльями от инфернального ужаса. Изувеченные оставались абсолютно неподвижными, неотрывно взирая на кошмарное видение, извергающее прямо перед ними из себя пламя и тьму.

– Вы будете моим стрекалом – бичом для народов. Дети будут плакать, а мужи яриться и рыдать даже просто из-за слухов о вашем прибытии. И весь ужас и муки, посеянные вами, я пожну.

– Он скрывается где-то здесь, – с совершенно непроницаемым лицом сказал одноглазый дунианин, – родственники охотятся на него, и он думает, что может спрятаться от…

Отражение Бога воздело когтистую руку, и отражение дунианина словно бы сжалось в одну точку, череп смялся, будто фольга, конечности оказались с треском раздавлены, словно протащенные через тонкую, как веточка, щёлку. В единый миг на месте одного из дуниан осталась лишь какая-то студенистая масса.

– Четыре брата , – рассуждал Князь Ненависти, – четыре Рога. Вместе мы пронзим этот Мир и выпьем его, словно спелый плод, висящий на высокой ветви .

Сама основа Золотого Зала содрогалась от демонического звучания его голоса – вековых стенаний, сочащихся из окружающей тьмы.

Четыре оставшихся дунианина переглянулись.

– Обратный Огонь не что иное, как окно, через которое вы заглянули в мой Дом , – произнёс Тёмный Бог-Император, – и узрели то, что вас там ожидает. Преклонитесь предо мною или познайте вечное проклятье …

Изувеченные поголовно уставились на него – уродливые повреждения были единственными выражениями их лиц. Шпионы-оборотни верещали, дёргались и тряслись от ужаса. А Маловеби вдруг узрел невозможное – маленького мальчика, крадучись скользящего меж их неистовыми потугами и старающегося при этом оставаться за спиной инфернального отражения Ухмыляющегося Бога. Имперский принц? Некоторые из существ понемногу начали отрывать от пола пришпиленные к нему запястья.

Маловеби стенал, вертелся и бился внутри пределов своего заточения.

– Лишь я, братья…

Но стенами его тюрьмы было ничто, окружённое ничем.

– Лишь я и есть Абсолют.

А то, до чего невозможно дотронуться, невозможно и сокрушить.