Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт [litres]

Разбросанные отрядами и группами по всему этому развороченному амфитеатру, мужи Ордалии хрипели и рыдали от облегчения и ликования, ибо они обрели спасение. Тут и там на разрушенных стенах и бастионах гремели импровизированные проповеди. Радостные крики поднимались в одной части крепости, чтобы тут же быть подхваченными в других, – ликование охватило все оказавшиеся в Голготтерате многоязычные племена.

А затем наиболее остроглазые узрели Его и воинственная радость превратилась в бурю, гремящую экстатическим преклонением.

Святой Аспект-Император ступил на площадку Бдения – платформу, расположенную высоко на восточном фасе уцелевшего Рога. Люди, как изувеченные, так и здоровые, тысячами воззрились на Него, и каждый, не отрывая взгляда от Его сияющего образа, кричал и вопил, добавляя свой голос к всеобщему торжествующему рёву. И Он, укрытый тенью Рога, стоял там, глядя на них сверху вниз, словно человек, взошедший на горную вершину, и они зрели свет Его счастья.

Экстаз сменился подлинным сумасшествием, скорее даже каким-то бесноватым безумием.

Страстные излияния чувств наполняли криками воздух. Гремящий рёв тысяч, резонируя, отражался эхом от парящих изгибов инхоройского золота. Когда Святой Аспект-Император, шагнув в пустоту, сошёл с площадки Бдения, эти вопли несколько поутихли… лишь для того, чтобы усилиться вдвое, когда Он, вместо того чтобы рухнуть, начал плавно опускаться к земле, словно пух одуванчика, парящий в застывшем от безветрия воздухе.

Резкий и звонкий зов боевой трубы разнёсся у основания Рога. Воинственный призыв ко Храму. В наставшем поражённом безмолвии одинокий конрийский рыцарь, каким-то чудом оказавшийся на одном из северных бастионов, затянул знаменитый Гимн Воинов:

Возможно, в голосе его был какой-то особый трепет, или же в самом Гимне присутствовали некие проникновенные интонации, передающие саму суть радости и тоски…

Ибо песня эта возжигала души одну за другой, с неестественной лёгкостью распространяясь по разгромленным пределам Голготтерата, вливая в себя всё новые хриплые голоса и превращая тысячи мутных капель в единый, прозрачный как слеза водоём. Они были людьми, узревшими и постигшими Божью волю. Они были и теперь навсегда останутся мужами Ордалии. Они изведали тяготы пути, понесли тяжелейшие утраты, и песня эта была о таких, как они…

Так пели Новые инрити, пока Наисвятейший Аспект-Император Трёх Морей, паря, опускался с высот Воздетого Рога, ибо вознося эту песнь, они отказывались от собственных границ, словно бы прекращая быть и потому переставая быть одинокими. Они пели для своего Пророка, будучи ныне неразделимыми и неотличимыми.

В отсутствии границ заключена сумма божественной благодати. Целые поля раскрытых ладоней поднимались к глазам, ибо, они стремились получше различить Его отдалённую фигуру. И последнюю строфу они в той же мере прорыдали, в какой и проревели, ибо она подводила черту под всеми утратами, что им пришлось понести…

Сколько же раз им доводилось петь эту песню? Сколько унылых, безотрадных страж им довелось провести, напевая бесчисленные строфы Гимна Воинов и всякий раз возвращаясь к словам, передающим всю тяжесть их трудов, всю сущность их опыта, сведённую к единственному преисполненному мрачной мощи четверостишью. Сколько же раз они, щурясь, вглядывались в горизонт сквозь колышущуюся поросль трав, размышляя об этом вот самом миге ?

И ныне они стояли здесь, воздев к небесам руки…

Свидетельствуя своё спасение.

Спасение … такое особенное слово.

Одно из тех, что превращают мужей в младенцев.

Для некоторых происходящее попросту оказалось за пределами того, что они были способны вынести – столько страданий и размышлений сошлись в острие этого мига. Они шатались и даже лишались чувств.

Но прочие обнаружили, что их пыл разгорелся ещё сильнее. «Наше спасение!» – начали кричать они своему пророку нестройным ревущим хором, несколько мгновений спустя слившимся в громоподобное единство.

– Наше спасение!

– Наше спасение!

Люди заполнили террасы Забытья, кожу их покрывала почерневшая кровь. Люди собирались на верхушке Струпа, толпились на каждом участке внешней стены, позволявшем им узреть их Спасителя. Около шестидесяти тысяч голосов звучали в унисон, поглощая хрупкое эхо и превращая скандируемые слова в нечто разящее – бьющее и пинающее само небо.

– Наше спасение!

– Наше спасение!

Наисвятейший Аспект-Император опускался к земле как пылинка, витающая в недвижном воздухе, мерцая и переливаясь каким-то потусторонним светом.

– Наше спасение!

– Наше спасение!

Выйдя из тени Рога, он вспыхнул, засверкав в лучах закатного солнца…

– Наше спасение!

– Наше спасение!

И, распростёрши руки, сияющие золотыми ореолами, погрузился в эту реверберацию.

– Наше спасение!

– Наше спасение!

– Наше спасение!

Руки …

Руки несут её.

Поле зрения Мимары наклонено по отношению к безумию вздымающегося прилива.

Сама земля стала торжествующим помешательством – лица бледные и смуглые – все до единого словно бы одурманены изнеможением и неистовым ликованием.

– Наше спасение!

Они схватили её, эти обезумевшие люди, и подняли иссечёнными руками у себя над головами, а теперь несут следом за её матерью-императрицей. Боль в её чреслах неописуема, а жуткая усталость попросту парализует её, однако она всё ещё чувствует остаточное присутствие нелюдского короля, тянущегося, будто стальная проволока, от самого её сердца и до кончиков пальцев. Сама же она свисает с Нильгиккаса, точно сушащееся на ветру рубище нищего.

– Наше спасение!

Она поворачивает голову и видит влекомого рядом с нею старого волшебника, вовсю поносящего несущих его и практически погребённого под ворохом гнилых шкур, в которые он облачён. Она ощущает тошнотворность его Метки и понимает, что он выкрикивает её имя.

– Наше спасение!

Её мать, крепко прижимая к груди своего внука, шествует впереди, продвигаясь к какой-то вполне определённой цели. Её фигура кажется крохотной на фоне могучих инграулов, раздвигающих перед нею людские массы.