Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт [litres]

Что она здесь делает? Зачем пришла?

Она всегда находила особую радость в том недолгом времени, пока её дети ещё оставались малютками – в их крошечных, гибких, льнущих и ластящихся к ней телах. В их беспечных, легкомысленных танцах. В их суетной беготне. Например, в случае Сервы она поражалась спокойствию, которое обретала, просто наблюдая за тем, как девочка бродит по Священному Приделу. Это было своего рода глубокое удовлетворение – отрада, которую тела находят в проявлении беспокойства в отношении других тел – тех, что они породили. Но память о радости, что её тело всегда испытывало от вида Кельмомаса, сопровождалась ныне ощущением безумия, исходящим от всего, недавно открывшегося ей, – и тогда образ его словно бы распухал перед её глазами, будто её сын был каким-то наростом, мерзкой кистой, уродующей шею Мира. Сидящий перед нею маленький мальчик – существо, которое она так лелеяла и обожала – превратился в живой сосуд, наполненный ядом и хаосом.

Она выдохнула и пристально взглянула на него.

– Мамочка-мамочка, пожалуста-пожалуйста выслу…

– Ты никогда не узнаешь… – перебила она его, голосом столь громким, будто находилась сейчас на шумном рынке, – и никогда не поймёшь, что значит иметь ребёнка…

Теперь он ревел.

– Он-он собирался убить Отца ! Я-я хоте…

– Перестань реветь! – завизжала она, наклонившись и прижав локти к талии. Руки её сжались в кулаки. – Довольно! Довольно с меня твоих уловок и обмана!

– Но это правда! Правда! Я спас Отцу жи…

– Нет! – вскричала она. – Нет! Прекрати притворяться моим ребёнком!

Эти слова ударили его, будто тяжёлый мужской кулак.

– Я твоя мама. Но т-ты, ты, Кель – никакой не ребёнок.

И тогда она увидела это… ту же самую пустоту во взгляде, которую она ранее научилась видеть в других своих детях. Настороженность. Как же она не замечала этого раньше?

Он был таким же, как и остальные. Калекой. И даже более изувеченным, нежели прочие – из-за своей способности казаться иным… из-за умения имитировать человеческие чувства, подражать людям. И тогда вся чудовищность случившегося вновь обрушилась на неё. Смерти. Разрушения. Ужасающая правда об этом ребёнке.

Эсменет рухнула на четвереньки, извергнув в пыль кусочки полупереваренной конины – всю ту малость, что ей ранее удалось съесть. Она сморгнула с глаз неизлившиеся слёзы, почти ожидая, что он воспользуется этой её слабостью, чтобы канючить или браниться, или подольщаться, или внушать ей что-то. Или даже, как предупредил Келлхус, чтобы убить её.

Следи за пределом его цепей…

Но он просто наблюдал за ней, будучи безучастным, как всякая истина.

Благословенная императрица поднялась на ноги, отряхнула пыль с рукавов и локтей и, шаркнув ногой, засыпала песком лужицу блевотины. Всё внутри неё, казалось, омертвело. Она стояла там, раздумывая над тем, доводилось ли ей когда-либо ранее чувствовать себя настолько одеревеневшей.

– Я думаю… – резко начала она, запнувшись из-за онемения, распространившегося и на язык и глотку. Она моргнула и, кашлянув, прочистила горло. – Я думаю, он считает, что ты в это веришь.

Ему понадобился лишь миг для того, чтобы вычислить, что из этого следует.

– Значит, он считает меня безумным. Вроде Инрилатаса.

Она откинула назад волосы, одарив его неуверенным взглядом.

– Да.

Ещё один миг.

– В его руке ничего не нашли.

– Он был верующим, Кель… Таким же, как остальные.

Его широко распахнутые глаза сузились. Ангельское личико, понурившись, склонилось.

Оставшийся на земле фонарь превратил пыльную поверхность в нечто вроде рукописи, где каждый след или отпечаток казался фрагментом текста, клочком давно утерянного смысла. И посреди этой безумной сигилы, последним кусочком, пока ещё сохранявшим своё значение, оставался Кельмомас… Крошечный. Хрупкий.

Её милый, убийственно маленький мальчик.

Он поднял взгляд, выражение его лица было настолько безучастным, что в этом спокойствии можно было увидеть всё, что угодно, кроме сокрушённости или разбитого сердца.

– Тогда зачем ты пришла?

Зачем же она пришла? Просто это казалось ей действием столь же необходимым и естественным, как слияние капель воды в единое целое. У неё не было иного выбора. Быть матерью означало до конца жизни перемещаться между перспективами, стать в этом смысле чем-то вроде кочевого народа, бесконечно следующего за желаниями, защищающего интересы и страдающего от боли, причиняемой кому-то другому. Иногда эти иные души отвечали взаимностью, но в действительности столь многое отдавалось безвозвратно, забиралось без какого-либо возмещения или попросту забывалось, что несправедливость такого обмена была очевидной.

Возможно, именно поэтому она и пришла. Чтобы быть обиженной и уязвлённой, как множество прочих матерей. Чтобы обретаться в одном жилище с самозванцами, не имея никакой надежды на возмещение своих усилий. Чтобы быть обманутой, осмеянной, используемой… и необходимой, как собственная кожа.

Возможно, она пришла, чтобы быть матерью.

Возможно…

– Понятно… – сказал он.

Суета и смятение схлынули, и она пристально посмотрела на него, изумляясь тому, что перед нею то самое дитя, которое надушенные рабы извлекли из её чресел. Перед тем как уйти, она, ненадолго задержавшись, сунула руку себе под одежду, достав маленький напильник, который ранее стянула из хранилища в Умбиликусе. След татуировки на руке привлёк её внимание, заставив Благословенную императрицу замереть – но лишь на краткий миг. Она бросила инструмент на землю возле маленьких ножек сына, заставив подняться в воздух завихрения пыли.

Её последний подарок…

Порождённый любовью, обретающейся в самых глубинах её существа.

Мигагурит урс Шаньюрта присел у самого гребня Окклюзии, время от времени бросая взгляды на равнину, где воздвигалась Шайта’анайрул – Могила, Облачённая в Золото, но по большей части изучая раскинувшийся у внутреннего основания гор лагерь. Костров было совсем немного. Это могло обмануть взор менее опытный, чем его, послужив свидетельством малочисленности расположившегося там войска. Но Мигагурит давно шёл путями войны. Он знал, что армии юга жгут собственные палатки и снаряжение, так же как ранее они употребили в пищу своих лошадей. Хорошие предзнаменования.

Король Племён будет доволен.

Будучи памятливцем, он имел представление об этом месте. Он всегда верил в Локунга и всегда считал, что Шайта’анайрул действительно существует. И тем не менее он был потрясён тем, что сущность его веры зависела от вещей… столь нереальных. Ибо когда он взирал на Могилу, Облачённую в Золото, то скорее не радовался, а трепетал, ощущая, как его внутренности сжимаются и выкручиваются от мрачных предчувствий. Да и мог ли он не бросать туда один взгляд за другим, зная, что Шайта’анайрул служит зримым подтверждением реальности его ужаса, ибо доказывает, что всё это время он воистину поклонялся убийству? Наконец, он задремал, и сны его полнились кошмарами, источаемыми этими скалами…