Мэгги Стивотер - Синяя лилия, лилия Блу

Он простер руки, словно богиня правосудия, держа в одной руке нож, а в другой кусок сыра.

– Или – или.

– А если Грейуорена нет?

Гринмантл сказал:

– Мы возвращаемся к варианту публичного уничтожения всего, что вам дорого. Второй вариант – американская мечта.

Серый Человек, казалось, задумался. Любой другой человек к этому моменту уже перепугался бы, но, возможно, у Серого Человека просто не было эмоций.

– Мне надо подумать.

– Конечно, – сказал Гринмантл. – Я дам вам неделю. Нет, девять дней. То есть три плюс три плюс три. А пока вы думаете, я продолжу изучать город. Спасибо, что заглянули.

Серый Человек отошел от Пайпер, не опуская пистолет, и исчез за дверью позади нее.

Некоторое время стояла тишина.

– Разве там не кладовка? – поинтересовался Гринмантл.

– Нет, придурок, это дверь гаража, – с привычной нежностью ответила Пайпер. – Из-за тебя я пропустила йогу. Что я скажу тренеру? Господи, в меня целились из пистолета. Кроме того, я давным-давно велела тебе выкинуть эти трусы. Они совсем растянулись.

– Да, – сказал Гринмантл. – Угадай почему.

Пайпер ушла, и на кухне остался только ее голос.

– Я устала от твоих хобби. Это худший отпуск в моей жизни.

Адам был в мастерской один.

Поскольку дождь шел весь вечер, внутри стемнело раньше времени. Углы гаража скрылись во мраке, который не могли рассеять флуоресцентные лампы. Адам, впрочем, провел тут столько времени, что его руки сами находили нужные предметы, даже если глаза их не видели.

Он стоял, нагнувшись над мотором старого «Понтиака», и компанию ему составляло грязное радио на полке. Бойд велел Адаму заменить прокладку головки, а потом запереть мастерскую. Ужинать, по словам Бойда, имели право старики – такие, как он. А монотонная возня с головкой предназначалась для юнцов типа Адама.

Работа была нетрудная, и Адам отчасти об этом жалел, поскольку ничем не занятый мозг продолжал лихорадочно работать. Даже когда он мысленно перечислил основные события американской истории двадцатых годов, повторяя материал к контрольной, у Адама осталось еще достаточно сил, чтобы подумать о том, что от стояния крючком болит спина, в ухо забилась смазка, этот заржавленный винт его бесит, скоро судебное слушание, остальные сейчас на силовой линии…

Адам задумался, правда ли Ганси и остальные отправились в такую погоду исследовать Куперс-Маунтин. Отчасти он надеялся, что нет, хотя изо всех сил пытался подавить недостойные чувства, которые испытывал в отношении друзей: позволяя им резвиться на свободе, он завидовал Ронану, завидовал Блу и ревновал Ганси к каждому из двух упомянутых лиц. Любая комбинация, которая не включала Адама, могла вызвать большую или меньшую степень дискомфорта, стоило ему дать себе волю.

Он не собирался этого делать.

«Не ссорься с Ганси. Не ссорься с Блу. Не ссорься с Ганси. Не ссорься с Блу».

Не было смысла напоминать себе, что не надо ссориться с Ронаном. Они бы непременно поссорились, просто потому что Ронан еще дышал.

Снаружи дул ветер, забрызгивая дождем маленькие, покрытые потеками окна мастерской. Сухие листья шуршали о стены и летели прочь. Стояло такое время года, когда могло быть и жарко и холодно. Ни лето ни осень. Промежуточное, пограничное время. Рубеж.

Переступив с ноги на ногу, чтобы дотянуться до мотора, Адам ощутил внизу дуновение холодного ветра, забравшегося под отворот штанины. Руки болели. Они облупились еще сильнее. В детстве Адам лизал тыльную сторону ладоней, не понимая, что в перспективе они делались только шершавее. От этой привычки трудно было отделаться. Даже сейчас он с трудом подавлял желание облегчить боль хоть на секунду.

Снаружи снова задул ветер, и листья зашелестели о стекло. В мастерской что-то зашевелилось и защелкало. Возможно, оседал мусор в ведре.

Адам потер плечо о щеку – и обнаружил, что она в смазке. Впрочем, не было смысла вытирать лицо, пока он не закончил работу.

В мастерской снова послышался какой-то щелчок. Адам замер, занеся гаечный ключ над мотором и касаясь затылком открытого капота. Что-то было не так, но он не мог понять, что именно.

Радио молчало.

Адам подозрительно взглянул на старый приемник. Он стоял в нескольких метрах от него, по ту сторону «Понтиака», пикапа и маленькой «Тойоты». Лампочка не горела. Возможно, приемник наконец умер.

Тем не менее Адам окликнул пустой гараж:

– Ной?

Обычно Ной никого не хотел пугать намеренно, но в последнее время он стал сам не похож на себя. Он был меньше Ноем и больше мертвым.

Что-то треснуло.

Адам не сразу понял, что это фонарь, который он повесил на край капота. Свет погас.

– Ной, ты здесь?

У Адама вдруг возникло ужасное смутное ощущение, что кто-то стоит у него за спиной и наблюдает сзади. Достаточно близко, чтобы дунуть холодом ему на ноги. Кто-то достаточно большой, чтобы отчасти заслонить свет, исходивший от лампочки у двери…

Это был не Ной.

На улице внезапно грянул гром. Адам не выдержал. Он вылез из-под капота и резко развернулся, прижавшись спиной к машине.

В мастерской не было ничего, кроме бетонного пола, календарей, инструментов, плакатов на стенах. Но один ключ слегка покачивался на гвозде. А дальний угол гаража был темнее, чем помнил Адам.

«Уходи, уходи…»

Что-то коснулось сзади его шеи.

Он закрыл глаза.

И до Адама сразу дошло. Кабесуотер пытался до него достучаться. Персефона работала с Адамом, чтобы наладить их взаимопонимание. В норме он каждое утро, раскладывая карты Таро или набирая воду в раковину, спрашивал у Кабесуотера, что ему нужно. Но с тех пор как начались уроки, Адам перестал спрашивать.

И теперь Кабесуотер заставлял его слушать.

«Кабесуотер – не твой хозяин», – сказала некогда Персефона, тихо и строго.

Что-то загремело на столе у противоположной стены.

Адам сказал:

– Подожди!

Он полез за сумкой, а в мастерской продолжал сгущаться мрак. Под руку попадались тетради, учебники, конверты, ручки, забытый шоколадный батончик. Что-то упало на пол – совсем близко. Задохнувшись от страха, Адам вдруг подумал, что забыл колоду в квартире.

«Он не причинит мне вреда. Будет стремно, но он не тронет меня…»

Но больно бывает и от ужаса.

«То, что он закатывает истерику, не делает его правым», – сказала Персефона.

Карты. Сидя на корточках над сумкой, Адам наконец схватил бархатный мешочек и вытащил колоду. Персефона научила его самым разным способам медитации, но сейчас медитировать было некогда. Дрожа, Адам стал тасовать колоду, а машинное масло на поддоне под «Понтиаком» заходило волнами, как миниатюрный океан.

Он выложил три карты на бетонный пол. Смерть, Императрица, Дьявол.