Марина Дяченко - Vita Nostra. Работа над ошибками

— Я был уверен, что вы блестяще сдадите экзамен, — проговорил Стерх с ноткой удивления, будто сам пораженный своей способностью заблуждаться. — Я был уверен, что это, несомненно, пятерка. Вы столько раз меня удивляли… дарили надежду, отбирали ее, потом удивляли снова… Я виноват перед вами, Саша, хотя изменить ничего не мог. Ничего не мог для вас сделать. Я полагал, что больше никогда вас не увижу.

— Но вы мне рады, — быстро сказала Сашка, будто подавая подсказку.

— Да, — удивление в его голосе сделалось отчетливее. — Я рад. Но… вы ведь не с каникул вернулись, Саша. Все очень сложно… садитесь.

Сашка опустилась на самый кончик стула:

— Вы тоже не станете меня учить, потому что я убийца реальности?!

— Мы обязаны вас учить, — он плотнее сплел кончики пальцев. — Это наше предназначение. Я совру, если скажу, что ситуация меня не пугает — пугает, еще как… Но вы моя студентка. Вы опять моя студентка, а со студентами я всегда честен.

— Спасибо, — пробормотала Сашка. — Николай Валерьевич, что значит — «разрушитель грамматики»? Что именно вас пугает? Как я могу вас напугать?!

— Меня пугаете не вы, — после длинной паузы сказал Стерх. — Пугает та легкость, с какой в наше время аннулируются вековые традиции. Но как ваш педагог я, разумеется, желаю вам успеха. И сделаю все, что от меня зависит, чтобы вам помочь.

— Спасибо, — повторила Сашка искренне. — Но вы не ответили на мой вопрос. Почему я «убийца реальности»?

— Вы не убийца, — он покачал головой, будто сожалея о досадном недоразумении. — Прямо сейчас вы не убийца и не разрушитель, но ваш потенциал…

Он оборвал себя и посуровел:

— Предлагаю вернуться к этому разговору через некоторое время.

— Но, Николай Валерьевич…

— Не «но», — его голос сделался размеренным и твердым. — Рано, и мы не будем это обсуждать. Вы прекрасно знаете, что на некоторые вопросы здесь, в Институте, вы не получите ответа, пока не проделаете определенную работу, и никто за вас ее не сделает…

Он вынул из ящика стола и положил перед Сашкой планшет с плоским экраном — размером с тетрадный лист, без логотипа производителя, с единственной кнопкой на боку:

— Это ваш новый рабочий инструмент. Внутри — индивидуальное расписание, соблюдать его надо очень точно, минута в минуту. Я буду присылать задания, а вы — отрабатывать и отчитываться на занятиях. Теперь открывайте тетрадь, бумажную, обычную, пишите сверху на первой странице: «Работа над ошибками».

— Чьими? — тихо спросила Сашка.

Они встретились глазами и молчали несколько минут. Потом Сашка опустила взгляд и начала писать — стержень поначалу царапал бумагу и не хотел работать.

— Каждый день вы должны делать записи в тетради, — негромко продолжал Стерх. — Работа над ошибками будет завершена, когда вы вспомните и подробно опишете переводной экзамен тринадцатого января, что произошло, к чему привело и чего вам ждать теперь. И тогда…

Он сделал паузу, остро посмотрел на Сашку и вдруг улыбнулся.

— И тогда мы полетаем, Саша, — сказал другим голосом, чуть хрипловато. — Мы еще полетаем…

Сашка почувствовала такую благодарность, что едва не кинулась ему на шею.

Историческая Торпа, при всей ее странности, была уютным и живописным городом. Блестел булыжник под фонарями, улицы изгибались змеями, темнели ниши в кирпичных стенах. Опускалось солнце, в тенистых дворах зажигались уже окна, закрытые цветными шторами и оттого похожие на гирлянду праздничных огней.

Сашка бродила, вдыхая и выдыхая осень. Когда-то она летала над этими крышами, но с тех пор прошло почти пятнадцать лет; когда-то она гуляла здесь с Костей, но с тех пор, кажется, несколько жизней началось и закончилось. Сашка шагала то быстрее, то медленнее, пытаясь уложить в голове сегодняшний день, бесконечно длинный и бесконечно странный. Она не уезжала из Торпы — но она возвратилась в Торпу, ее мучил пробел в памяти длиной в полгода — хотя с тех пор прошло почти пятнадцать лет. Ей снова предстоит учеба «на пределе сил», но то хрустальное понимание, с которым она шла на экзамен, то чувство гармонии и сопричастности, которое заставило ее отклонить заманчивое предложение Фарита, — помутнели, разрушились, и Сашка обнаружила себя посреди неопределенности и страха. Ей придется «прыгать через голову» не ради высоких смыслов — а просто для того, чтобы не дать Фариту повода ее наказать.

…Но что, что все-таки случилось с ней на экзамене?!

Впереди у обочины взвизгнули тормоза. Сашка вздрогнула, инстинктивно ожидая наихудшего; оказалось, что никакой аварии нет, просто серебристая «Мазда», только что обогнавшая Сашку, резко остановилась у обочины. Распахнулась водительская дверца:

— Саша, это вы?!

Она почувствовала озноб по коже. Неизвестно отчего. Если и были в длинном дне хорошие минуты, то это, разумеется, поездка из аэропорта в город, да еще тот момент, когда он сказал «Удачи», а она помахала рукой; теперь он выбрался из машины на мостовую, в белом кителе с черными погонами, без фуражки, взъерошенный и очень веселый.

— А я смотрю — вы идете по улице. Торпа, конечно, очень странное место, здесь вечно творятся какие-то чудеса…

Сашка посмотрела с подозрением; нет, он ничего особенного не имел в виду. Просто был так рад ее видеть, что невольно прозревал вещи, скрытые от постороннего глаза.

— Торпа — странное место, — подтвердила Сашка, ей было приятно и лестно наблюдать его симпатию. — Но все-таки не город-миллионник. Здесь люди могут встретиться на улице — просто гуляя, просто случайно…

— Вы же не думаете, что я вас… выслеживал? — у него вытянулось лицо, он по-настоящему испугался.

Сашка засмеялась. Уже очень давно она не смеялась вот так, от неопознанной радости, и смех подействовал как лекарство. Гибель Александры Самохиной, угрозы Физрука, предстоящее объяснение с однокурсниками перестали быть важными, отступили, съежились, освободили, и сделалось светло и легко.

Они не касались друг друга. Даже пальцем или рукавом. Даже на крутых улочках. Между ними всегда был воздух, расстояние в несколько ладоней, только тени переплетались на блестящем булыжнике. Только шлейфы запахов сливались в осеннем воздухе.

— Над этими крышами хорошо летать, — сказала Сашка, любуясь закатом с высокой террасы над городом.

— Да, на глиссаде, — отозвался он со знанием дела. — Когда низкое солнце и малая облачность. Очень красиво.

И Сашка опять засмеялась.

Уже стемнело, когда они приземлились за столик на открытой террасе кафе в самом центре. Под полосатым навесом горели свечи и цвели розы, как если бы дело происходило не в захолустной Торпе, а в Париже в его лучшие годы. У Сашки гудели ноги и шумело в ушах, будто после восхождения на высоченную гору.