Марина Дяченко - Vita Nostra. Работа над ошибками

Его зрачки-диафрагмы расширились, выбиваясь из образа Дим Димыча, и тут же сузились опять. Сашка заметно вздрогнула. Он весело улыбнулся, будто подтрунивая над ее боязливостью.

— Я Пароль, — сказала Сашка.

— И что вы будете делать с этим знанием? — он энергично потянулся, разминая мускулистые руки, высокий и массивный, как шкаф.

Затрещал пиджак.

— Что делать? — Сашка растерялась. — Ничего. А что я могу сделать? Мой куратор…

И она запнулась, будто в горло ей насыпали песка. Физрук сдвинул брови, кивнул, давая понять, что продолжать необязательно.

— Вы одновременно… прямо сейчас… занимаетесь с первокурсниками физкультурой? — безнадежно спросила Сашка. — Баскетбол, растяжки, настольный теннис… В том времени? В прошлом?

— Время — не поток, это структура, — сказал он мягко, будто объясняя дошкольнику азы арифметики. — Я не существую от момента к моменту. Я занимаю событийный ряд сейчас, тогда, всегда…

— Тогда вы знаете, сдал ли экзамен третьекурсник Егор Дорофеев, — Сашка задержала дыхание.

— Глагол сослагательного наклонения, — Физрук кивнул, будто вспомнили о добром знакомом. — Перед ним лежит веер возможностей, но выбор еще не сделан. Он пойдет на экзамен через несколько месяцев, но пятнадцать лет назад.

В холле зазвонил звонок. Индивидуальные занятия не были привязаны к расписанию пар, но звонок работал, как обычно — длинный, повелительный, дребезжащий окрик. По звонкам можно было определять время, не глядя на часы.

— Дмитрий Дмитриевич, — Сашка выговорила эти слова с металлическим лязгом, — мне придется учиться дальше. Это неизбежность, судьба, рок, принуждение… короче, это не зависит от моей свободы, и это не мое решение.

— Я вам по-человечески сочувствую, — сказал он серьезно и тут же поморщился: — Тьфу, звучит лицемерно. Извините. Я понимаю, что вы ни при чем, я вас не виню, отношения внутри кафедры вас тем более не касаются, надеюсь, Николай Валерьевич вам об этом напомнил. И я, со своей стороны, обязуюсь выполнить все условия, положенные по программе и предписанные методикой.

Сашка ощутила надежду — он говорил спокойно и доброжелательно, безо всяких подтекстов. Возможно, он сорвал уже злость на Стерхе — если он способен на злость. И смирился с тем, что Сашка сдала экзамен, — если способен смиряться. Или другие, не представимые Сашкой процессы произошли в его структуре, которая располагается и длится во множестве измерений. Но теперь он будет ее учить. Он же преподаватель, он обязан…

Физрук вытащил маркер из стакана-держателя. Вопросительно посмотрел на Сашку, будто проверяя, готова ли она. Сашка, как могла, изобразила готовность работать, внимание, прилежание, концентрацию — как если бы он держал в руке не пластиковый маркер, а ключи от ее судьбы.

Он провел горизонтальную черту. Рука его размазалась в движении, не отрывая маркера от доски, выписывая графические кружева. Схема сложилась в единое целое, ожила — и накрыла Сашку будто слоем отвратительной липкой паутины: безнадежность. Выхода нет. Стагнация, распад, зубчатые жернова, которые перемалывают в крошку; Сашка терпела несколько секунд, а потом зажмурилась, и слезы сами потекли из глаз — будто от едкого лука.

Прошелестела губка, стирая схему с доски, и звук был похож на пение сверчков.

— Время, Самохина. Занятие закончено.

«Жить — значит быть уязвимым. От кромешного ада отделяет стенка мыльного пузыря. Лед на дороге. Неудачное деление стареющей клетки. Ребенок подбирает с пола таблетку. Слова цепляются друг за друга, выстраиваются, повинуясь великой гармонии Речи…»

Текстовый модуль соскользнул с колен и грохнулся на пол. В который раз — в сотый? В тысячный? Вот почему у этой книги такая рваная обложка, такой битый и мятый корешок…

Сашка встала и почти на ощупь выбралась на балкон. Ни в комнате, ни снаружи не горел свет, но не темнота застилала ей взгляд, а информация, которую Сашка не могла пока структурировать.

Великая Речь прекрасна и гармонична. Отчего же мир, который она описывает, уродлив и отравлен страхом? Что должна сделать Сашка, ведь она не может бездействовать, не может больше отказываться, этот путь теперь закрыт…

В темном небе светились три красные точки. Сашка прищурилась; не три, а только две, красная и белая. Очень высоко над Торпой, следуя по дальнему маршруту, летел самолет, и Сашка могла бы, пожалуй, дотянуться до него и узнать, что делают люди на борту, и кто сидит в пилотских креслах, и увидеть его путь, как две половинки одной дуги, одна протянутая в прошлое, а другая в будущее, и будущее неопределенно — веер возможностей. Но и прошлое неопределенно тоже…

Свойство всех самолетов — падать. Страх — это любовь… Как сформулировать приказ — «не бойся», — не используя отрицательной формы, выкинув частицу «не»?

— Осмелься, — шепотом сказала Сашка.

Порыв ветра прошелся по Сакко и Ванцетти, закручивая смерчами желтые мокрые листья.

Воскресным утром она вошла в здание аэропорта города Торпа, и вслед оборачивались мужчины и женщины, первые с азартным интересом, вторые с интересом ревнивым. Сашка плыла, как в шлейфе, в облаке хороших духов, чуть покачиваясь на каблуках безукоризненной формы, в платье выше колена, отлично скроенном и удачно подходящем к фигуре.

— Девушка, сегодня праздник?

Неизвестный юный карьерист в костюме с галстуком решился догнать ее и потащился рядом. Под ее взглядом, брошенным вскользь, почти растерял решимость:

— Вы кого-то встречаете?

— Жениха, — отозвалась она с интонацией Снежной Королевы.

И карьерист отстал.

В зале толпились встречающие. Сашка, возможно, выглядела глупо, как гостья в вечернем платье на пижамной вечеринке. Ей было плевать на случайных свидетелей. «Осмелься» — стучал пульс в ушах.

Она выйдет к самому трапу. Она посмотрит сквозь стекло пилотской кабины. Она скажет — «Привет» как ни в чем не бывало…

…И ведь под платьем на ней превосходное белье. Как идут ей, оказывается, все эти ажурные штуки, над которыми она смеялась в свое время, не считала важными, не обращала внимания…

Голова немного кружилась.

Фарит сказал: «Не бросай пилота, он страдает». Но Фарит — манипулятор, это он привел Сашке Ярослава… А если нет?! Что, если Сашка с пилотом Григорьевым встретились случайно, это подарок судьбы, чудо, заслуженное честно или не заслуженное вовсе, просто — счастье…

«А имеет ли это значение? — спросила себя Сашка. — Фарит привел его или не Фарит… Ярослав все равно настоящий. Его чувства — подлинные. Не Фарит сделал его таким, как он есть. Фарит только немного сжульничал, перетасовал вероятности, подстроив нашу встречу…»