Марина Дяченко - Vita Nostra. Работа над ошибками

— Глупости, — сказал он, и Сашка поняла, что там, снаружи, он почти касается лицом тонкой дверной створки. — Ты… справишься, Сашка. Держись.

— За несколько дней вы прошли программу целого семестра, — сказал Стерх задумчиво, разглядывая вырванную из блокнота страницу.

Листок под его пальцами дернулся, линии наполнились объемом, как если бы из сетки карандашных линий пыталась вырваться жертва паука. Стерх скомкал листок в ладони, выудил из кармана зажигалку, щелкнул, коснулся бумаги огненным язычком.

— Пожалуйста, всегда утилизируйте материальное воплощение ваших занятий — причем сразу.

Он осторожно положил догорающий листок в чистую пепельницу на краю стола. На фарфоровом блюдце съежилось, чернея, понятие «вина», полностью выраженное графическими символами через то, чем вина не является.

— Николай Валерьевич, а как выражается в Великой Речи понятие «космологическая сингулярность»? — спросила Сашка.

Стерх посмотрел остро и вместе с тем устало, будто проверяя, не издевается ли над ним студентка:

— Пароль… Первое Слово, естественно. Сингулярность — проекция Пароля на физический мир, начальная точка, дающая старт вселенной. Полагаю, это был риторический вопрос… Или хотите поговорить об этом?

— У меня не осталось людей, чтобы разговаривать, — сказала Сашка. — Только вы.

Стерх привычно сплел в замок длинные белые пальцы:

— Я, во-первых, давно не человек… А во-вторых, привык работать с простыми конкретными вещами — с проекциями идей, с именами имен, с грамматикой и материей… Я не могу обсуждать с вами темы вне моей компетенции.

В этот вечер общежитие встретило ее сетью звуков и запахов, разобщенных и одновременно слаженных, будто настройка оркестра перед увертюрой. Шаги, голоса, звук льющейся воды, громкая и тихая музыка, хлопанье дверей, звук ветра в форточках, сквозняки, бульканье и гул кухонных автоматов, запах кофе, истончившиеся шлейфы чужих духов — Сашка остановилась посреди холла, прислушиваясь и принюхиваясь. Ее не оставляло ощущение театральности происходящего — как будто общежитие, обретя собственную волю, разыгрывало для Сашки спектакль… желая утешить ее? Подбодрить? Или Сашка фантазировала от усталости? Общага звучала теперь, как настоящий жилой дом, и уж насколько Сашка любила тишину — не могла не отметить, что так ей нравится больше. Тишина — в том числе и равнодушие, а Сашка и так чувствовала себя одинокой, будто подкидыш.

На плазменном экране, опять работающем без звука, ползла куда-то вереница «Скорых», Сашка глянула — и отвела глаза. Секунду разглядывала телефон-автомат среди фикусов. Отвернулась, миновала лестницу, вошла в коридор первого этажа. Запах кофе сделался сильнее, зато голоса стихли.

Ее однокурсники сидели стайкой, как птицы на ветках — кто-то высоко на барном стуле, кто-то за столом, кто-то на полу, вытянув ноги, положив планшет на колени. Ни Лизы, ни Кости здесь не было; никто не поднял взгляд от экрана, никто не повернул головы.

Им нельзя с ней разговаривать. Им нельзя даже смотреть на нее. На четвертом курсе Института Специальных Технологий «нельзя» — значит нельзя, и они будут игнорировать Сашку, а она не должна их подставлять…

Сами собой зажглись все плафоны под потолком, отражаясь в темных осенних окнах. Громче сделалась песенка на чьем-то телефоне — мультяшный голос пел по-японски. Сашка вдруг осознала, что ее однокурсники в этот момент не просто сидят рядом — они сложились в единое целое и представляют собой не компанию студентов и не группу людей, а нечто новое и принципиально другое. Жутковатое. Кластер, фрагмент большой системы. Грамматическую конструкцию.

Сашка подошла к барной стойке, вытащила из рюкзака деньги, перетянутые резинкой:

— Спасибо. Я получила степуху.

Она обращалась к кофемашине; никто не сможет упрекнуть ее, что она провоцирует однокурсников нарушить правила бойкота.

— Андрей, тебе нужны деньги? — спросил Денис, не отрывая глаз от своего планшета, демонстративно игнорируя Сашку, как и было предписано.

Нейтральный вопрос — вообще, и ни о чем конкретно.

— Деньги — всеобщий эквивалент, служащий мерой стоимости товаров и услуг, способный на них обмениваться, — сказал Андрей Коротков, выдавая в пространство справочную информацию.

Ему никто не запрещал делиться выдержками из словарей; закончив фразу, Андрей задумчиво и рассеянно глянул на Аню Бочкову, и она подняла голову.

— Не существует ни товаров, ни услуг, которые понадобились бы имени предмета, — пробормотала Аня, будто раздумывая вслух. — Понадобятся. Будут надобиться. Нет.

— Мне очень жаль, что так получилось, — сказала Сашка электрическому чайнику.

Ей лучше было бы промолчать, но разговор, возникший из ниоткуда, завораживал ее, как медитативная музыка. Хотелось попросить прощения. Хотелось стать частью целого — хотя бы на секунду. Хотелось слышать их голоса и не быть одинокой.

— Великая Речь прекрасна и гармонична, — снова заговорил Андрей, и в его голосе Сашке померещился сарказм.

— Никто из нас не хочет штрафных заданий, — Юля Гольдман с тревогой посмотрела на Игоря Ковтуна и добавила вполголоса: — Ни докладных…

Сашка закусила губу. Она была свиньей, когда сюда явилась.

— Но никто ни о чем не сожалеет, — твердо отозвался Игорь и глянул через плечо на Диму Бирюкова.

— Сожалений не может быть, — подтвердил Бирюков и вздохнул. — Грамматическая конструкция вне свободы. Но и вне сожалений. Вне обвинений.

— Всеобщий эквивалент, — наставительно повторил Андрей. — Всеобщий!

Сашка нерешительно постояла, переводя взгляд с одного на другого. Потом, слушая только интуицию, взяла купюры с барной стойки и уронила в раскрытый рюкзак. Зашагала к двери, к двери, не оборачиваясь. Замерла на пороге…

Помещение за ее спиной пришло в движение. Звук отодвигаемых стульев, громкие зевки, чей-то разговор по телефону, смех, кашель, вопросы, ответы, просьбы заварить чай — она бы подумала, что ее однокурсники играют спектакль под названием «обыкновенная студенческая жизнь», если бы не знала совершенно точно, что они просто сменили способ существования.

Они бунтовали сегодня — против воли Физрука. Хотя не могли бунтовать. Нарушали приказ, который не могли нарушить, — используя обходные пути, выдумывая уловки. Поддерживали Сашку, уже все про нее зная и понимая. Остатки людей — фрагменты, лоскутки людей, которые до сих пор в них сохранились, бросали вызов Великой Речи.

«Как бы им за это не влетело», — подумала Сашка и, сжав зубы, зашагала к лестнице.

— Лиза?

Комната Лизы Павленко пустовала. Сашка могла определить это, даже не пытаясь присвоить чужое пространство. Она знала, что за дверью разбросаны в беспорядке одежда, учебники и обувь, что рисунок на доске стерт, но не уничтожен до конца, и узлы бывшей схемы подергиваются на белой поверхности, как оглушенные рыбешки в сетке. Но Лизы не было, и не было признаков, что она вернется хотя бы до полуночи…