Марина Дяченко - Vita Nostra. Работа над ошибками

Три такта назад. Новая модель, новый виток вероятностей.

«А раньше? Почему ты раньше… не мог со мной поговорить?» — «Я боялся тебя потерять. Я столько раз… был уверен, что теряю тебя… я трус, да, но я не подлец! Я разведусь, я обещаю!» И он пытается ее обнять… отвратительные липкие руки… Он думает, что может обнимать ее сейчас?! Уверен, что она простит все на свете и поверит во все, что угодно…

Сухая губка, скользя по доске, отвратительно визжала. «Не может быть, чтобы у этой схемы не было… хорошего исхода, — думала Сашка, и пот заливал ей глаза. — Любовь сильнее предательства…» Но Сашка не может любить этого человека!

Тупик. Распад. Ложный путь. «Любовь» — великая мировая идея, но то, что Сашка считает своей любовью, — искаженная мелкая проекция. Отражение солнца в зеркале, засиженном мухами.

Она ударила кулаком по доске, так что задрожала стена. Она может изъявить любовь на клочке бумаги, и проекция начнет развиваться во многих измерениях, делиться на два, потом на четыре, как оплодотворенная клетка. Когда она хотела ребенка от этого Ярослава — кто помутил ее разум?!

Она уронила на пол потрепанный черный маркер, взяла с полки новый, синий. Надо вспомнить, каким он был, вспомнить его письма и Новый год, создать модель по памяти, запустить в схему и воссоздать любовь — хоть какую-нибудь, хоть на троечку. «Я разведусь, я обещаю… Она морочит мне голову, не дает развода, придется идти в суд… Если бы ты знала, что это за женщина… Я хотел сперва уладить дела и только потом тебе рассказать…»

Изо рта у него будут изливаться потоки пошлости, но лицо, и голос, и запах останутся прежними.

Сашка упала на колени посреди комнаты. Ее вырвало на ламинат, и по полу раскатились золотые монеты с округлым знаком на реверсе. Так бывает, когда меняешься изнутри, преодолеваешь невидимый рубеж, так мучаются абитуриенты, прежде чем получить справку о зачислении в Институт Специальных Технологий…

— Я не сдамся.

Она с трудом поднялась, взяла красный маркер и пошла к доске.

Солнечным февральским утром Сашка сидела в помещении аэропорта города Торпа. Отопление работало вполсилы, у лица клубилось сырое облачко пара. Встречающих почти не было, на табло светился единственный рейс и обещал прибыть вовремя. Сашка смотрела в панорамное окно. За все эти месяцы она выучила, где начинается глиссада. И где точка в небе, откуда появится самолет.

Он появился. За штурвалом был другой человек, Сашка смутно различала белую рубашку с черным галстуком, форменные погоны на плечах, круглое немолодое лицо; вот он говорит что-то в микрофон. За его плечами, за переборкой и дверью, полупустой бизнес-класс, и с левого борта сидит Ярослав, очень грустный, погруженный в себя, и окно-иллюминатор закрыто шторкой. Стюардесса — знакомая — говорит с ним и указывает на окно, и Ярослав, опомнившись, криво улыбается и поднимает пластиковую заслонку на окне, ведь так положено при посадке…

Самолет снижался, будто подвешенный между небом и землей. Видимость отличная. Ветер умеренный. Полоса чистая.

Сашка мигнула. Мысленно разложила видимое на процессы, вытащила на поверхность невидимое, сопрягла очевидности и вероятности. Ты не должен ничего мне объяснять. Я доверяю. Любовь сильнее.

Треснуло стекло — не выявленный при техосмотре изъян. Потоком воздуха из кабины вынесло круглолицего пилота. Встречным ветром подхватило, понесло снаружи мимо ряда иллюминаторов, пассажиры успели, возможно, удивиться. Доля секунды — пилота засосало в работающую турбину. Турбина взорвалась, подломилось крыло. Самолет окутался дымом и рухнул в самом начале взлетной полосы, и загорелся сразу, от носа до хвоста, ведь заправлен был с запасом — на путь туда и обратно.

Линии, нанесенные на белую доску, оплывали, оседали вместе с расплавленной крашеной жестью. Пахло горелым самолетным топливом, по комнате летали хлопья копоти, в дверь стучали ногами и, кажется, стулом:

— Самохина, ты что?! Охренела совсем? Открыла, быстро!

Потом за балконным стеклом замелькали тени, чья-то рука ловко открыла незапертую форточку, а потом и балконную дверь. В комнату впрыгнула Лиза, неся с собой снег на кроссовках и незажженную сигарету в зубах.

Огляделась. Оценила то, что осталось от доски. Не выпуская сигареты, процедила — «Коза!», потом, шипя, будто от ожога, сдернула со стены покосившуюся раму, потащила к двери, отперла, впуская толпу однокурсников.

Сашка сидела под столом, привалившись спиной к стене — будто ребенок, играющий в домики.

— Заберите это! — кричала Лиза кому-то в коридоре. — Заберите и сожгите за корпусом, бензином облейте… Третий курс, пошли вон отсюда!

Костя опустился на колени, заглядывая под стол. Встретился с Сашкой глазами:

— Чем тебе помочь? Чай, кофе? Хочешь, я… отцу позвоню?

— Не надо, — беззвучно сказала Сашка.

Рядом с Костей появилась Лиза:

— Что это было, Самохина? Ты в своем уме?!

— Скажи, — пробормотала Сашка. — Если бы ты выбирала, твой Лешка умер бы или оскотинился, — что было бы лучше?

— Дурной вопрос, — отрывисто сказала Лиза. — Мертвецов спокойнее любить.

И балконная дверь, и дверь в коридор стояли теперь нараспашку, и по полу тянуло ледяным сквозняком.

— Что это было?! — рявкнула Лиза.

— Любовь, — сказала Сашка.

— Точно рехнулась, — Лиза щелкнула зажигалкой. — Вылезай, малахольная. Ты так жопу простудишь на полу.

— Не кури в моей комнате! — Сашка ощерилась.

Лиза хотела возразить, но посмотрела на Сашку и демонстративно затушила сигарету.

Шатаясь, Сашка выбралась из-под стола. Огляделась; в проеме балконной двери стоял, как привидение, Егор. Однокурсники толпились у входа, из коридора заглядывали любопытные.

— Двери закрыли! — рявкнула Лиза. — С той стороны!

Егор попятился, его домашние тапки утонули в снегу.

— Можешь остаться, — сказала ему Сашка. — Только закрой балкон. Холодно…

Аня и Юля вытолкали парней в коридор и деликатно удалились сами. В комнате, где до сих пор воняло горелым авиационным керосином, остались, кроме Сашки, Лиза, Костя и Егор — тенью у балконной двери.

— Лиза, — сказала Сашка. — Я обещала тебе кое-что… Так вот: я этого не могу сделать. Прости.

— Дерьмо, — пробормотала Лиза. — Ты так просто не соскочишь, деточка.

— Ловишь потоки? — Сашка грустно улыбнулась. — Лови.

Она положила руку Лизе на плечо, на черную трикотажную ткань куртки-худи. Очень близко ощутила чужую информационную систему, агрессивную, как серная кислота. Через долю секунды, преодолевая головокружение, отняла руку и без сил уселась на край постели, а Лиза осталась стоять, замерев, глядя внутрь себя, бледная, как свежий бинт.