Роберт Силверберг - Валентин Понтифик [litres]

– Мама, почему ты не позволила мне прибыть к тебе, как положено? Не подобает Владычице покидать Внутренний храм и самой посещать Семь стен.

– Тратить сейчас время на формальности просто неразумно. Мы не успеваем за событиями; нужно действовать безотлагательно.

– То есть у тебя есть новости с Зимроэля?

– Конечно. – Она прикоснулась к ободку. – Вот это приносит со скоростью мысли мне новости отовсюду. Ах, Валентин, на какое же несчастное время выпало наше царствование! Когда ты отправился в паломничество, я предвкушала увидеть тебя радостным, но вот ты здесь, и я чувствую в тебе только боль, сомнения и страх перед будущим.

– Что ты видишь, мама? Что нас ждет?

– Неужели ты считаешь, что я способна каким бы то ни было образом предвидеть будущее?

– Ты яснее, чем кто-либо другой, видишь настоящее. И как сама только что сказала, получаешь известия отовсюду.

– То, что я вижу, окутано мраком и туманом. Причины треволнений, охвативших мир, недоступны моему пониманию. Порядок вещей снова оказался под угрозой. А корональ впал в отчаяние. Вот, какую картину я вижу. Валентин, почему ты отчаиваешься? Ты же сын Дамиандана и брат Вориакса, а эти люди не знали отчаяния. Отчаяние не свойственно и моей душе, да, уверена, и твоей.

– За короткое время, что я пробыл здесь, мне стало известно, что в мире происходят великие треволнения, как ты сама все это назвала, и положение становится все тяжелее.

– И это повод для отчаяния? Это должно лишь подхлестывать в тебе стремление урегулировать положение, что однажды тебе прекрасно удалось.

– Однако уже второй раз за время моего правления Маджипур постигают беды. И сдается мне, – продолжил он, – что мое правление несчастливое и станет еще несчастливее, если масштаб неурожаев, голода и панических миграций будет усиливаться. Боюсь, нет ли на мне какого-нибудь проклятия.

Он увидел в ее глазах мгновенную вспышку гнева, которая в очередной раз напомнила ему о поразительной силе духа матери, ее неколебимой дисциплине и бесконечной верности долгу, скрытыми за ее миловидной и хрупкой внешностью. В некотором роде она была столь же неукротимым бойцом, как и героиня незапамятных времен леди Тиин, выходившая на бастионы, чтобы отбить натиск метаморфов. Нынешняя Владычица тоже решилась бы взять в руки оружие, доведись ей отбивать вражеское нашествие. Он отлично знал, что она совершенно нетерпима к проявлениям слабости, жалости к себе и упадку духа у своих сыновей, потому что не допускала ничего подобного для себя. И, думая об этом, он почувствовал, что подавленность и отчаяние начали понемногу покидать его.

– Ты зря винишь себя, – ласково сказала она. – Если над миром и впрямь тяготеет проклятие – а я думаю, что нечто в этом роде как раз и происходит, то лежит оно не на благородном и добродетельном коронале, а на всех нас. У тебя, Валентин, причин для мук совести меньше, чем у кого-либо другого. Ты не носитель проклятия, а, скорее, единственный человек, кому под силу снять его с нас. Но чтобы так случилось, ты должен действовать, и действовать безотлагательно.

– Но что же это за проклятие такое?

Владычица прикоснулась ладонью к его лбу.

– У тебя есть серебряный обод, точно такой же, как у меня. Ты взял его с собой в эту поездку?

– Я всегда вожу его с собой.

– В таком случае принеси его сюда.

Валентин вышел из комнаты, сказал несколько слов Слиту, поджидавшему за дверью, и вскоре лакей принес драгоценный ларец, в котором хранился обод. Владычица вручила его Валентину, когда он впервые явился на Остров в облике паломника, в годы изгнания. С его помощью он соединил разум с сознанием матери и получил окончательное подтверждение тому, что бродячий жонглер из Пидруида и лорд Валентин из Замка – одна и та же личность. Через этот инструмент, управляемый Владычицей, к нему вернулись похищенные воспоминания. А потом иерарх Лоривейд научила его входить в транс и, используя этот обод, получать доступ к сознаниям других. После возвращения на трон он мало пользовался им, так как обод является атрибутом Владычицы, а не короналя, а одному из властителей Маджипура не подобает вторгаться в чужие сферы деятельности. Теперь же он возложил обод себе на голову, а Владычица, как и много лет назад, налила ему темного, сладкого, пряного сонного вина, которое пьют, чтобы достичь слияния сознаний.

Он выпил вино одним глотком, Владычица не спеша опустошила свой бокал; осталось совсем немного подождать, пока вино начнет действовать. Он ввел себя в состояние транса, обеспечивающее наибольшую восприимчивость. Потом она взяла его за руку и переплела пальцы, чтобы обеспечить самый плотный контакт, и тотчас в его голову хлынул такой поток образов и ощущений, что он оторопел, хотя и представлял себе силу предстоящего воздействия.

А ведь именно такие удары ежедневно на протяжении многих лет испытывали Владычица и ее приближенные, отправляя свой дух в полет по миру в поисках нуждающихся в помощи.

Он не различал отдельных разумов – мир был слишком велик и многолюден для того, чтобы выделить конкретную личность; такое можно было сделать лишь при наивысшей концентрации. Пролетая, подобно порыву горячего ветра, седлающего термальные воздушные течения, он воспринимал очаги ощущений: где-то это были дурные предчувствия, где-то страх, стыд, муки совести или вдруг неожиданно, как удар, возникала область безумия или расстилалась серая пелена отчаяния. Снижаясь, он различал строение душ – черные гребни, пронизанные алыми лентами, резкие зазубренные шипы, спутанные непроходимые дороги из щетинистой плотной ткани. Он воспарял в горние безмятежные миры небытия; он проносился над мрачными пустынями, от которых исходила мертвящая пульсация отторжения; он кружился над сверкающими снежными полями духа и лугами, каждая травинка которых сияла невыносимой красотой. Он видел и места катаклизмов, и места голода, и места хаоса. И он ощущал ужас, возносящийся, как горячий сухой ветер, над большими городами, и чувствовал, как какая-то сила бьется в море, словно невыносимый грохот барабана, и испытывал надвигающуюся угрозу, надвигающуюся катастрофу. Валентин увидел, что на мир обрушилась невыносимая тяжесть, и постепенно сокрушает его, как орех в медленно сжимающемся кулаке.

Через все это его вела благословенная Владычица, его мать, без которой он, возможно, погряз и сгорел бы от накала страстей, исходящих от общемирового сознания. Но она все время находилась рядом с ним, легко переносила его через самые темные пятна и вела к порогу понимания, который вырисовывался впереди, как колоссальные Врата Деккерета в Норморке, закрывающиеся лишь в те времена, когда миру грозит смертельная опасность. Эти самые большие на Маджипуре ворота нависают и подавляют своей громадой, так что любой, кто приблизится к ним, кажется жалким ничтожеством. Однако, приблизившись к этому порогу, он оказался в одиночестве и шагнул через него без всякой помощи.