Клиффорд Саймак - Братство талисмана [сборник litres]

– Она рылась в этих книгах, – проговорил Данкен, обращаясь к Эндрю, – искала, очевидно, какое-нибудь упоминание о Вульферте, некий намек на то, что сильнее всего ее занимало; искала – и не нашла.

– Однако она должна была сообразить, что Вульферта уже нет в живых.

– Ее интересовал не сам Вульферт, – отозвался Данкен. – Она разыскивает амулет – дьявольское, по вашему выражению, изобретение.

– Признаться, не понимаю.

– Вас, верно, ослепило пламя свечи, все ваше благочестие, – бросил Данкен. – Или оно напускное?

– Да как сказать, – протянул Эндрю. – Но в общем, милорд, я человек честный, хотя отшельник из меня никудышный.

– Вы не видите дальше собственного носа, – сказал Данкен. – Вы не можете принять того, что бесовская штучка, глядишь, и пригодится добропорядочным христианам. Вам кажется недостойным признать заслуги чародея. Между прочим, в иных землях, где все поголовно христиане, к чародеям относятся с величайшим уважением.

– От них попахивает язычеством.

– Нельзя огульно отвергать древние обычаи и верования на том лишь основании, что они не христианские. Так или иначе, леди Диана искала то, что принадлежало чародею.

– Вы забываете об одной вещи, – произнес Эндрю вполголоса. – Она сама может быть чародейкой.

– То бишь колдуньей? Образованной ведьмой?

– Ну да, – ответил Эндрю. – Как ни назови, суть остается прежней. Вот о чем вы забыли.

– Пожалуй, – согласился Данкен, – пожалуй.

Сквозь высокие и узкие проемы в церковь проникали лучи полдневного солнца, весьма напоминавшие те, которыми, по воле художников, сопровождались в церковных книгах изображения святых. Окинув взглядом немногие уцелевшие после бесчинств Злыдней витражи, Данкен на мгновение задумался о том, сколько денег пришлось выложить крестьянам на цветное стекло. Неужели набожность местных жителей была столь велика, что их не смущали никакие расходы? Или же за изготовление и установку витражей заплатили наиболее зажиточные – трое? четверо? пятеро? – приобретя тем самым славу праведников среди односельчан и уверенность в благосклонности небес? В лучах солнца танцевали крошечными мотыльками пылинки; они как бы наполняли свет движением, словно были живыми сами и стремились оживить все вокруг. А в тени – да, ошибки быть не могло, – в тени что-то шевельнулось.

Данкен схватил Эндрю за руку.

– Там кто-то есть. Вон там, в углу. – Он показал пальцем.

Отшельник прищурился, стараясь разглядеть то, что увидел юноша, потом хихикнул и облегченно вздохнул.

– Это Шнырки.

– Шнырки? Черт возьми, какой такой Шнырки?

– Я называю его так потому, что он вечно шныряет вокруг да около, выискивая, чем бы поживиться. Вообще-то он, разумеется, носит другое имя, однако нам с вами его не выговорить. Как бы то ни было, он охотно откликается на Шнырки.

– Ваше краснобайство однажды доведет вас до беды, – проронил Данкен. – Я всего лишь спросил, кто такой…

– Я думал, вы знаете, – удивился Эндрю. – Мне казалось, я упоминал о нем. Шнырки – один из местных гоблинов. Он здорово докучает мне, поэтому особой любви я к нему не испытываю, но дело с ним иметь можно.

Пока они разговаривали, гоблин выбрался из угла и двинулся по направлению к людям. Он был невысок ростом – где-то по пояс взрослому человеку; в его облике прежде всего бросались в глаза огромные, заостренные кверху уши и лукавое выражение лица. В одежде он, по-видимому, предпочитал коричневые тона; по крайней мере, именно такого цвета были и куртка, и штаны, плотно облегавшие его ноги, которые сильно смахивали на паучьи лапы, и колпак, утративший от старости всякое подобие первоначальной формы, и даже башмаки с причудливо загнутыми носками.

– Теперь тут можно жить, – заявил Шнырки, обращаясь к Эндрю. – Теперь тут не так воняет святостью, а то прямо деваться было некуда. Верно, придется поблагодарить грифона. Нет лучшего средства против святости, чем грифоний помет.

– Ты снова дерзишь! – процедил Эндрю.

– Пожалуйста, – фыркнул гоблин, – могу и уйти. Всего хорошего. Вот и проявляй добрососедские чувства…

– Минуточку, – вмешался Данкен. – Будь снисходителен, пропусти слова отшельника мимо ушей. Он слегка погорячился – должно быть, оттого, что у него не все получается так, как следовало бы.

– Вы так думаете? – осведомился Шнырки, покосившись на Данкена.

– Мне кажется, такое вполне возможно, – ответил Данкен. – Сэр Эндрю рассказывал мне о своих тщетных попытках разглядеть что-либо в пламени свечи. Правда, по-моему, праведниками становятся несколько иначе, но я могу ошибаться.

– А вы, похоже, будете потолковей, чем тот ссохшийся тип, – одобрительно заметил Шнырки. – Если поручитесь честным словом, что не подпустите его ко мне и заставите держать рот на замке, я исполню то, зачем пришел.

– Обещаю приложить все усилия, – сказал Данкен. – Так зачем же ты пришел?

– Мне подумалось, что я смогу помочь вам.

– Не слушайте его, – предостерег Эндрю. – Он вам так поможет, что потом хлопот не оберетесь.

– Прошу вас, не мешайте, – проговорил Данкен. – Что плохого в том, что я его выслушаю?

– Видите? – воскликнул Шнырки. – Каждый раз одно и то же. Он начисто лишен чувства приличия!

– Давайте не будем отвлекаться на прошлые обиды, – предложил Данкен. – Если у тебя есть новости, которыми ты готов поделиться, то мы внимательно слушаем. Сдается мне, новости нам необходимы. Кстати говоря, я надеюсь, ты сумеешь унять мое беспокойство.

– А что вас беспокоит?

– Тебе, вероятно, известно, что мы намерены углубиться в те земли, по которым сейчас рыщут Злыдни, то есть пересечь Пустошь.

– Да, это мне известно, – подтвердил Шнырки, – потому-то я и пришел к вам. Я могу показать вам лучшую из дорог и описать, чего следует опасаться.

– Вот истинный повод моих тревог. Чего ради ты собираешься помочь нам? На мой взгляд, Злыдни для вас – чуть ли не кровные родичи, не то что мы, люди.

– В чем-то вы правы, – признался Шнырки, – однако проницательным вас не назовешь. Быть может, причина в том, что вы знаете положение дел только понаслышке. Да, нам не за что любить людей. Мы – те, кого вы снисходительно называете малым народцем, – обитали здесь задолго до вашего появления. Затем явились вы, люди, вломились к нам без спросу, даже не потрудились узнать, будут ли вам рады. Вы не считали нас разумными существами, вы топтали наши права, относились к нам неучтиво, если не сказать презрительно. Вы вырубали священные рощи и оскверняли святыни, хотя мы стремились к тому, чтобы ужиться с вами, подладиться под ваш образ жизни. Вы явились к нам наглыми захватчиками, однако мы по-прежнему не таили на вас зла и рассчитывали, что сможем договориться к взаимной выгоде, на пользу тем и другим. Но вы не желали опускаться до разговоров с нами. Вы шли напролом, сгоняли нас с насиженных мест, вынуждали прятаться, и в конце концов мы озлобились; но в жестокости и склонности к насилию нам с вами не тягаться, и потому мы не столько сражались, сколько убегали. Я мог бы еще долго перечислять наши унижения, но вы, досточтимый сэр, все и так поняли.