Флавиус Арделян - Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира

Другим не так повезло, и оттуда, где они упали, не раздавалось ни звука – ни удара, ни болезненных стонов. Мэтрэгунцы поняли, что самое первое предположение было верным: земля разверзлась, по всему городу возникли ямы, дыры, ведущие неизвестно куда, и извергшие гигантские клубы облаков. Тем, кто провалился через те отверстия, довелось в этом убедиться: ожидая удара с зажмуренными глазами, кусая языки или губы, они вдруг осознавали, что невредимыми парят в пушистых облаках, которые делаются все теплее и ароматнее. Сперва они вздыхали с облегчением и сплевывали мокроту с кровью через густой туман, а потом, понимая, что невозможно уцелеть в таком падении, начинали вопить и кувыркаться на лету, словно птицы, подбитые выстрелом из дробовика. Когда, в конце концов, облака вокруг прояснялись, мэтрэгунцы открывали глаза – и оставалось еще несколько мгновений, чтобы оглядеться по сторонам и понять, что падают они не под землю, но с небес, рассекая другой воздух над другим миром. Под ними открывался взгляду город, как будто весь состоящий из черных бриллиантов, сверкающих и притягивающих внимание; он неустанно рос в размерах, приближался, приближался, приближался, пока тело не врезалось в холодный камень какого-нибудь храма или прямо в брусчатку. Некоторые угодили даже в огромное гнездо на вершине храма и успели почувствовать, пока жизнь утекала из вен, как клювы гигантских птенцов выклевывают им хребты.

Но платформам надлежало сомкнуться над пропастями, труд не должен был задерживаться из-за того, что какие-то бедолаги провалились из одного мира в другой, семьи спешили воссоединиться, жизни – начаться заново, пусть даже на крышах, пусть даже по-другому.

– Где святой?

– Святой-то где?

– Как его звать?

Так продолжалось день и ночь, стучали молоты и ныли ладони, обожженные веревками, которые надо было натягивать. На второй день паутина из дерева и веревок затянула улицы вокруг рынка – или того, что от него осталось, – а дальше простиралось открытое пространство, поглощенное тучами. Только церковная башня, обгорелая от устроенного Братьями-Висельниками взрыва, пронзала пустоту, и на ее вершине – никто не знал, как он туда попал, – мальчик по имени Канз сидел, подперев голову кулаками, и смотрел вдаль. Его окликали, он не отвечал.

В это время святой Тауш посвятил всего себя пустоте, которую в лесной хижине отчаянно пытался насытить словами. Он говорил и говорил, сердито сплевывал и скрывал гнев, преисполненный решимости не выдать голосом свои страхи, чтобы следующий Тауш не получился опять кривым, недоделанным или трусливым, как он сам. Когда почувствовал, что больше не может, то поведал валунам о бедах, которые как будто давили со всех сторон, лежали на каждом плече; он вышел из хижины и начал кататься по холодной и влажной лесной земле, плача и завывая в кулак, от ярости пытался рвать волосы на голове, но не осмелился, хотел сам себя ударить, но не сумел. Плакал до тех пор, пока не выплакал из тела всю влагу, и вернулся к Другому Таушу, которого заря застала наполовину готовым: с прямыми и мускулистыми ногами, жилистыми волосатыми руками, плоским и крепким животом, сильной грудью – вместилищем звучного голоса, какой и должен быть у достойного святого. Новый Тауш так обрадовался, что упал к ногам Другого Тауша и поцеловал каждую воплощенную часть его тела, но несколько поцелуев досталось и пустотам, пока что лишенным плоти, кожи или крови, костей или лимфы, души или разума. Надеясь, что у него еще осталось время, но понимая, что пора возвращаться в город и быть рядом с мэтрэгунцами, противостоять этим проклятым тучам из-под земли, он встал и покинул хижину.

Чем ближе Новый Тауш подходил к Мандрагоре, которую уже в мыслях называл Альрауной, тем громче раздавался стук молотков и скрип воротов, голоса и прочие звуки, сопровождающие труд. Он не посмел взглянуть на ту крепость, где накануне вечером увидел черную дверь, но поторопился забраться на стену; в той части города, как оказалось, платформы были уже воздвигнуты – по ним он и добрался до своих незримых учеников, с которыми чувствовал себя более защищенным, более святым по сравнению с остальными мэтрэгунцами, более человеком по собственным меркам.

Во тьме ночной в тени старой крепости появилась пара глаз и моргнула; из ноздрей вырвались две струйки пара, то ли когти, то ли копыта взрыли землю нового мира. В отдалении от крепостной стены простиралась дремлющая Мандрагора, чьи дома уподобились сотням островов на зеркальной глади океана, мостики и платформы между ними скрипели под ногами мэтрэгунцев. Там же, в городе, люди вдыхали и выдыхали новый воздух нового мира, не’Мира, и снился мэтрэгунцам то Мир, то не’Мир; они сопели и ворочались во сне. За стенами с вечера собирались войска: ни один человек их не видел и не подозревал об их существовании, не считая, быть может, Нового Тауша, который, однако, не посмел вернуться к крепости, предпочитая гладить своего маленького тезку нерешительными движениями, все время глядя в пустоту на нечто неопределенное, явно думая о еще одном незаконченном деле – о Другом Тауше.

Армии не’Мира проникли в Мир через те несколько врат, что открыли Женщина-Тень и БартоломеусПалма, пинками выбив последние кирпичи, вымазанные высохшим дерьмом. Солдаты были высокими, облаченными в темную броню, в кирасы, высасывающие свет даже из тьмы; только их глаза виднелись во мраке, словно зависшие над землей дисциплинированные жуки-светляки. Солдаты ожидали сигнала. Их животные ступали по грязи или камням мягко, не производя шума; их мечи пребывали в ножнах до самого леса; генералы ехали верхом, так что их сапоги со шпорами двигались в метре от земли. Не’Люди взмахивали руками, чьи пальцы были унизаны большими и тяжелыми кольцами, делали знаки остальным: ступайте дальше, не останавливайтесь!

Они укрылись в лесу, где собрались большим кругом, посреди которого встал Каралак Беспощадный, облаченный в причудливые темные одежды. У него была всего одна рука, но вдвое сильнее обычной и толстая, как древесный ствол; грудь походила на утес, на котором камнепад из десятков и сотен валунов не оставил бы ни единой трещины, бритая и бледная голова оставалась непокрытой, а гнев во взгляде был подобен смертельной болезни. Все глядели на него – на их скалу, которой предстояло повести над’Мир в бой. Каралак Беспощадный был не один: еще три батальона собрались вокруг города в трех других местах, их всех возглавляли генералы столь же немилосердные, как этот воитель. И еще многие должны были подойти, волнами, если ворота не сомкнутся перед ними, как могло случиться. Как случалось уже много раз…