Флавиус Арделян - Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира

В безумном порыве, чувствуя, что ему почти нечего терять, Ульрик забрался на забор, чтобы лучше рассмотреть двор. Оттуда, сверху, юноша все-таки углядел какое-то движение: вдалеке девушки таскали из здания в здание огромные ванны, и несколько мальчишек лет девяти-десяти бегали туда-сюда за другим забором. Он попытался рассмотреть лица девушек, но не вышло – они были слишком далеко. Он огляделся по сторонам и подумал, что никто не заметит, если он спрыгнет во двор и прокрадется мимо…

Но тут кто-то резко пнул его в спину, и Ульрик почувствовал, как на шее затягивается цепь. Несколько ударов по ногам и в грудь, по селезенке, лишили его

сил и сознания. Падая в черный сон, полный мук, он услышал голос – или два, или три, – неустанно задающий один и тот же вопрос:

– Кто ты? Кто ты? Кто ты?

«Кто я? Кто я? Кто я?» – звучало в голове Ульрика на протяжении нескольких дней, которые он против собственной воли провел в камере под Розовой Башней. Он ничего не видел – тьма была полнейшая. Время от времени кто-то спускался на веревке и приносил ему поесть, какой-то безвкусный суп, который он через силу втягивал сквозь стиснутые зубы. Нужду справлял там же, словно зверь. Несколько дней пытался кричать, с кем-то общаться, получить объяснения, но все впустую. Иногда сверху лили воду, холодную как лед, и несколько раз кто-то ударил его кнутом так сильно, что Ульрику показалось, будто мясо сошло с костей. Но потом он себя ощупал и понял: все не так, просто от холода и сырости у него сложилось впечатление, что смерть близка. Большую часть времени его не трогали, давали возможность сидеть во тьме и плакать. Лишь однажды чей-то голос из самого сердца мрака спросил:

– Сожалеешь?

– Да, – ответил Ульрик со слезами на глазах, хоть и не понимал, о чем должен сожалеть.

– Повторишь?

– Нет, – ответил Ульрик, всхлипывая и не зная в точности, что он сделал не так.

Когда все силы как будто его покинули, Ульрика вытащили и посадили на дороге, возле забора, просто бросили там. Он открыл глаза и увидел, как удаляются бритоголовые девушки. Он крикнул:

– Карина! Карина!

Но ни одна не повернулась. Над ним в густой кроне деревьев чирикали птицы. Шелестели кусты. Жуки толкали навозные шарики через дорожную пыль. Жизнь продолжалась. Ульрик потерял сознание.

Он проснулся в родительском доме. Значит, кто-то на той дороге его узнал и вернул домой. Ульрик знал лица тех, кто о нем заботился: это были две двоюродные сестры Хампеля, которые жили на другом конце села Трей-Рэскручь.

– Что случилось? – спросил Ульрик, еле шевеля пересохшими губами.

– Это мы должны тебя спросить, – раздалось в ответ.

Трижды в день женщины обрабатывали его раны и обмывали нагое тело, вытянувшееся на кровати, где он спал еще ребенком. Но Ульрик был уже не ребенком, а сломленным юношей, чья суть держалась на честном слове.

– Где папа? Где мама?

И женщины молча опустили головы.

Он с трудом выбрался из постели и пошел в главную комнату, где стоял шкаф, сделанный для Хампеля. Провел пальцами по обструганной поверхности и улыбнулся. Открыл буковую дверцу шифоньера и глубоко вдохнул. Его легкие заполнились ароматом ели, но в этом

древесном запахе он распознал кое-что еще, и оно его необычайно обрадовало: цветочный парфюм одежд Жозефины и чуть едкий запах мужского пота – Хампеля. Сквозь все это потихоньку просачивался смрад гниения, которое делало свое дело, разлагая тела, производя маленькие оползни и глубинные перемещения тектонических плит. Он закрыл шкаф на ключ и вернулся к женщинам.

– Сделайте так, чтобы я выздоровел.

Потом Ульрик провел целую неделю, лежа в постели в родительском доме, и время от времени его навещал Арик, приносивший новости от Аль-Фабра – тот, как узнал юноша, был очень сердит и даже подумывал выгнать его из Мастерских. Но Арик считал, что это невозможно.

– Почему? – спросил Ульрик.

– Ты теперь слишком много знаешь про Великий План.

– По-твоему, у Аль-Фабра нет способов заставить меня молчать?

– Ты лучше бери себя в руки, начинай работать и докажи ему, что хочешь быть частью Плана, – сказал Арик, глядя на одиннадцать Ашкиуцэ на полке над камином. – Твоя работа?

– Ага.

– Странные ребята.

– Ну, они про тебя то же самое думают.

Кконцу недели Ульрик выздоровел благодаря компрессам, ваннам, чорбам [27] Чорба – румынский и молдавский национальный суп (название происходит от турецкого «шурпа»). – Прим. пер . и отварам женщин, которые, закончив начатое, вернулись в свои дома, успокоенные тем, что хоть что-то сделали ради Хампеля и Жозефины. Уходя, они спросили, не знает ли Ульрик что-нибудь об исчезновении Хампеля.

– Он ведь просто взял и пропал, малыш Ульрик. Исчез без следа.

Ульрик отвернулся, и женщины поняли, что лучше промолчать. Вечером, прежде чем вернуться в Великие Мастерские, Ульрик вытащил шкаф в дальнюю часть двора и набросился на него с топором, но прежде несколько раз прошептал, прижимаясь лицом к щелям, что любит их. В считаные минуты он превратил шкаф в кучу досок, которые потом запалил, и посреди ночи весь сад озарился светом. Насекомые роились вокруг Ульрика, пока юноша глядел, как горят дрова, зная, что где-то за пределами всего этого его родители остались под землей, обнявшись в гробу, в западне, но наконец-то полностью свободные. Он подумал о Великом Плане и о Карине и узрел пути, что вели от одного к другому – пути, которые никто другой не сумел бы обнаружить; и вот он принялся размышлять, то хитростью, то силой вынуждая План измениться так, чтобы одно совпало с другим безупречным образом. Потом Ульрик взял с собой Первого Ашкиуцэ и отправился в Мастерские.

В Порте он сумел три дня избегать встречи с Аль-Фабром, и все это время прятался по каморкам, неутомимо работая над собственными эскизами для Великого Плана. Ночью он подкрадывался к Арику, и тот рассказывал ему шепотом новости о девушках из Башни, сильно рассерженный тем, что Ульрик не позволял ему отдохнуть.

– Давай рассказывай, что они там делают.

– Ульрик, да я мало что знаю. Дай поспать.

– Начни с того места, где остановился.

– А я не помню, где остановился.

– Арик! Ну елки-палки!

Но Арик все время засыпал, и Ульрик его будил, от чего в обеих реальностях – сна и бодрствования – возникали густые клубы непроницаемого тумана.

– Что ты слышал от родни? – спросил его Ульрик в одну из ночей.

– Я мало что знаю – вроде они тоже готовятся к Великому Плану.

– Что они будут делать?

– Отправятся туда.

– В не’Мир?

– Угу… – ответил Арик откуда-то из-под подушки.

Ульрику этого хватило, чтобы внутри у него все вспыхнуло, как высохший лес. Он пылал и работал, пылал и работал, и на четвертый день объявился подле ниши Аль-Фабра в тот самый момент, когда мастер одевался, и песок сыпался с его чавкающей спины к ногам.