Флавиус Арделян - Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира

Карина осталась одна и начала кричать. Она била кулаками и ногами по двери, по стенам. Кричала. Падала. Вскакивала. Разрыдалась. Ну сколько еще карцеров ей придется стерпеть? Это и есть Ливор? Она подняла глаза, и комната показалась еще меньше, чем была на самом деле.

– Нет! – крикнула девушка. – Только не это! Только не опять!

Она плакала, пока не устала и не заснула, привалившись к двери. Ей ничего не снилось, сны как будто иссякли, колодец мыслей пересох. Она блуждала во тьме бытия, пока не проснулась от шепотов за дверью.

– Кари. Карина. Это Фара.

– Фара! Вытащи меня отсюда! За что меня наказывают? Ведь уже покарали. Королева меня простила. За что они со мной так?

– Кари, замолчи, а то услышат! Тебя никто не наказывает. Это Ливор. Ты в Ливоре, Кари! Еще немного, и ты уйдешь.

– Правда?

– Я уверена. Я спросила. Мне сказали, это Ливор.

– И сколько он продлится? – спросила Карина. – Потому что я больше не могу, Фара, я не…

– Я не знаю, сколько. Вроде у всех по-разному.

– А потом?

– Потом… ты умрешь! Поздравляю, Кари! – сказала Фара и заплакала.

– Моим сказали? – спросила Карина.

– Не знаю. Ой, кто-то идет, мне надо бежать.

– Нет, постой…

– Я должна…

– Фара! Фара!

Тишина. Всего лишь тишина.

– Фара!

А потом за дверью раздался чей-то чужой голос.

– Отойди на несколько шагов назад.

– Кто там?

– Отойди!

Карина встала, вытерла слезы и отошла от двери. Через люк над нею кто-то протолкнул несколько мертвых животных.

– Созерцай смерть! – велел тот же голос и удалился.

– Что… – начала она, но слова были бессмысленны.

Карина осталась наедине с трупами. Глаза ягненка, круглые и вытаращенные, глядели на нее из-за границы жизни, как будто следили за каждым шагом по комнатке, озаренной лишь плошкой, что стояла в слепом окне. Карина отражалась в черном шаре, лишенном жизни, маленькая пленница в опустевшем глазу, готовая к смерти, чей приход запаздывал.

Ночью, когда вся Башня над нею погрузилась в оцепенение сна и в холодных коридорах воцарилась тишина, Карина услышала, как по останкам шествует процессия голодных червей, словно армия, отправившаяся в последнюю битву во имя телесности. Она заснула под их чавканье, и ей приснилось, что они на ней, что она – падаль; она бы хотела стать червем и ползти вперед, маршировать, пожирать и испражняться, оставляя позади великое ничто.

Проснувшись, она получила через нишу масло для светильника и спички, воду для питья – а потом ей сбросили еще несколько трупов. К вечеру второго дня Карина уже не видела дверь, скрывшуюся за гнилой кучей падали. Смрад повис вокруг нее, воздух при движении казался тяжелым и плотным, она как будто плавала в нем, он впитывался в одежду. Карина разделась. Чуть более легким шагом подошла к трупам. Поглядела на них. Погладила ладонями липкую шкуру. Вырвала перо из крыла наполовину разорванного, раздавленного петуха и сунула за ухо.

– Созерцай смерть! – провозгласил голос, и кто-то бросил ей в карцер охапку высохших растений.

Карина вернулась в свой уголок, где сжалась в комочек, упираясь подбородком в колени и спрятав ладони под ступнями. Измученный голодом и жаждой крошечный над’Человек, созерцающий смерть.

На третий день – или это был четвертый, пятый? – в стене открылась узкая дверь. Карина до сих пор ее не видела, очертания коробки едва выдавались над штукатуркой. Она не стала ждать, но ринулась вперед, думая, что там ждут свежий воздух, свет и свобода, но очутилась в точно такой же комнатушке, только меньшего размера. Дверь у нее за спиной захлопнулась. Ниша над дверью открылась, и оттуда в темницу вывалились трупы телят и крыс, а голос произнес вновь:

– Созерцай смерть!

Карина забилась в угол нового узилища, скорчилась, глядя на то, как смерть трудится над разложением, не покладая невидимых рук, надувая животы, разрывая шкуры, сбивая шерсть в клочья, творя проходы и галереи для червячьих войск. Гниль проникла в ее мысли, которые тоже начали смердеть; она ощутила необъяснимую ненависть ко всему, что с ней случилось: к Ульрику и его тонкому уду, будь они оба прокляты, и к сестре, которая заняла ее место, а потом за это поплатилась.

– Нет! – воскликнула она и дала самой себе пощечину.

Она съежилась и подобралась ближе к груде тухлого мяса и жухлых растений. Сидела рядом долго, чувствуя, как ее Скырба блуждает над этой планетой смерти, словно погасшее солнце. Хотелось есть, пить и спать, но что-то говорило – нет, шептало – нет-нет, – наводило на мысль – нет! Ничто не мешало сделать вывод, что она перестала быть над’Человеком. И Карина в это поверила. Она плакала и смеялась, иной раз одновременно, вдыхая затхлый воздух. Ее разбудили новые шумы, когда люк открылся и перед дверью шмякнулись новые трупы.

– Созерцай смерть! – раздалось с другой стороны.

Она сидела с закрытыми глазами и видела смерть внутри себя, где штукатурка бытия трескалась от перемены температур, когда в Карине сменялись времена года. Где-то к полуночи (или к полудню, или никогда и нигде) другая дверь открылась в одной из стен, и Карина потащилась к выходу, но, едва миновав порог, увидела, что оказалась в комнате, похожей на две предыдущие, но еще меньше. Дверь захлопнулась. Люк открылся. Новая падаль рухнула в каморку. Раздались шаги, но еще до того, как прозвучали слова, Карина яростно выкрикнула:

– Созерцай смерть!

Никто ничего не сказал; люк закрылся. Карина осталась наедине с одиннадцатью трупами кроликов. Она их пересчитала, разложив на полу, друг за дружкой, а потом начала составлять геометрические фигуры: тельца вдоль стен, вырванные глаза – по углам, и все время ей мнилось, что надо переложить некогда живые части на новое место. Смрад царил и внутри Карины, и вне ее. Над’Мир превратился в отблеск в глазу мертвого зверя, проступающий в зыбком свете плошки, масло и спички для которой она иногда получала через ту же нишу в стене.

– Созерцай смерть! – раздалось опять, и новая гнилостная волна захлестнула комнату.

Карина уже изучила механику и ритм этих подземелий, и теперь вперила взгляд в одну из стен, где должна была открыться дверь, но в конце концов задремала. Ей ничего не снилось. Сны закончились. Когда она проснулась, достаточно было протянуть руку, чтобы погладить зайцев, сваленных грудой у двери, – такой маленькой была эта комната. Она закрыла глаза и, когда опять разлепила веки, то оказалось, что дверь уже открыта, а за дверью – груда гнилого мяса и растений, ждет ее, и над всем витает голос из ниоткуда.

– Созерцай смерть!

Новая комната была еще меньше. Карина вытягивала руку – и пальцы выгибались, утыкаясь в противоположную стену. Гора падали касалась ее коленей и живота. В локте от ее лица черви возводили свои недолго живущие империи.