Марина Дяченко - Vita Nostra. Работа над ошибками [litres с оптимизированной обложкой]

Она знала, что в эти минуты будет вспоминать не горящий дом и не рухнувший самолет, а ночной полет над Торпой. Все крыши, которые когда-то открыл ей Стерх, все привычные маршруты над башенками и флюгерами. Не идеальный каменный город, где в ратуше сидит чудовище, – а ленту реки, видимую сверху, и отражения звезд в воде, и маховые перья, подрагивающие на ветру.

Физрук смотрел на нее, его зрачки-диафрагмы расширились, Сашке показалось, что в будущем что-то меняется – именно в этот момент. Он вытащил из-под пиджака свой тренерский секундомер, замер, передумал, поднялся из-за преподавательского стола в первой аудитории.

– Идемте.

Сашка вышла за ним в коридор. Она знала еще вчера, что дорога покажется долгой, но она будет вспоминать не разбитую машину на шоссе и не труп Александры Самохиной, а новогоднюю ночь, темную спальню и фейерверки за окнами.

С каждым ее шагом Ярослав возвращался. Тот, что был раньше. В которого она верила, как маленький ребенок в Деда Мороза.

Физрук торопился. Вестибюль казался огромным, как площадь. Сашка рассеянно улыбалась, взглядом прощалась со стенами, оконными проемами, дверью и вахтерской будкой; вот ступеньки вниз, они ведут в буфет и дальше, на подземный административный этаж. Сашка замешкалась всего на полшага…

– Саша! Сашенька!

Этот голос не мог бы здесь звучать и показался страшно неуместным. Сашка обернулась; Антон Павлович, в зимней куртке и смешной вязаной шапке, шел через вестибюль, не замечая, кажется, ни гигантской статуи, ни насторожившегося вахтера:

– Саша, мне нужно срочно с вами… Я вас искал…

– Идемте, – отрывисто сказал Физрук. – Скорее.

– Я… прошу прощения, – Антон Павлович был уже в нескольких шагах и только сейчас, по-видимому, разглядел Физрука, который горой возвышался над Сашкой. – Я, возможно, не вовремя… мне надо передать Саше важнейшую вещь… сообщение…

Физрук взял Сашку выше локтя – ей стало больно. Она чуть напрягла плечо; Физрук тут же разжал хватку:

– Я не могу вас принудить, но…

– Сейчас, – старик торопливо шарил во внутреннем кармане куртки. – А, вот оно… понимаете, Саша…

Это был смятый листок с тремя строчками, написанными от руки, неровным и крупным почерком: «Саша. Ты мне не отвечаешь. Отец передаст тебе письмо. Прилечу в воскресенье. Со мной будут мои дочки. Дождись, пожалуйста».

Антон Павлович смотрел на Сашку, ничего вокруг не замечая, линзы его очков казались фарфорово-голубыми.

– Я никогда не видел внучек, – сказал шепотом в ответ на Сашкин потрясенный взгляд. – Думал, в жизни не увижу… и вот…

Сашка подняла голову. Физрук смотрел на нее сверху вниз. Лицо его было бесстрастным, а глаза пустыми.

Самолет подъехал своим ходом почти к самому зданию аэровокзала. Круглолицый немолодой пилот сидел в кабине, просматривая свои бумаги, а его напарник уже говорил с кем-то по телефону и улыбался так плотоядно, будто хотел сожрать невидимую собеседницу, а не просто затащить ее в постель. Сквозь облака пробивалось солнце и отражалось на лобовом стекле – новом, потому что во время технического обслуживания его заменили, заподозрив скрытые дефекты.

Пассажиры гуськом спускались по трапу. Ярослав вышел одним из последних, держа за руки двух девочек лет трех или четырех, одинаковых и очень сосредоточенных. Сашка издали вглядывалась в их лица, ревниво, желая увидеть в детях проекции Ярослава; проекций не было. В детях отражалась недавняя радость полета, немного напряжение, немного усталость. В здании аэровокзала запустили «карусель», и грузчики начали забрасывать на ленту чемоданы.

– Я сдался в багаж, – сказал Ярослав вместо «здравствуй». – У нас много вещей.

– Привет, – сказала Сашка девочкам. – Вас как зовут?

Девочки насупились и спрятались за Ярослава.

– Это Катя и Даша, – сказал Ярослав отстраненно. – Вон едет наш чемодан… Там подарки для дедушки.

Дети сидели на деревянном полу посреди комнаты, завороженно рылись в куче старых игрушек, подобных которым наверняка не видели никогда. Одинаковые, как отражения, сестры были разными по характеру – Катя быстрая и решительная, Даша задумчивая и флегматичная; в меру балованные, они были открыты миру и любознательны. Стоило Антону Павловичу спустить с чердака коробку со старыми игрушками, как сестры, растерявшиеся было в незнакомой обстановке, вернули себе уверенность, а потом и пришли в восторг.

Антон Павлович, сидя рядом по-турецки, показывал, как работает паровозик и как прыгает зайчик с литаврами. Некоторые игрушки были, наверное, ровесниками дома. Рука ребенка не прикасалась к ним несколько десятилетий.

Катя и Даша, видевшие деда впервые, теперь общались с ним так, будто он был их лучшим другом. Еще час назад, встречая гостей на пороге, Антон Павлович часто протирал очки: «Я боюсь, Сашенька, не найти контакт… Детям редко нравятся незнакомые старики… Особенно если они раньше никаких стариков близко не видели…»

Катя и Даша не были внучками Антона Павловича. Они не были дочками Ярослава. Сашка, считывавшая информационные потоки, сидела в соседней комнате, раздираемая противоречиями: Ярослав был в двух шагах. Стоило протянуть руку, коснуться его – и понять все, но это означало бы нарушение доверия…

…Которое он и без того нарушил, казалось, безвозвратно.

– Когда ты рядом, – сказал Ярослав шепотом, – я снова начинаю думать… что мир устроен совсем не так, как нам видится.

– Да, он не так устроен, – согласилась Сашка. И вспомнила самолет в клубах дыма на посадочной полосе.

Ярослав вздохнул:

– Мы всего на три дня. Я хотел… чтобы дед хоть раз увидел внучек. Кто знает, что будет потом.

– Кто знает, – опять согласилась Сашка.

– Они уедут в другую страну, – выговорил Ярослав. – Далеко. С мамой… и новым папой.

– Ты опять молчишь, – сказала Сашка. – Недоговариваешь. Мне, знаешь, в прошлый раз очень дорого стоила твоя игра в молчанку. И другим людям тоже.

– Прости, пожалуйста, – он поиграл желваками. – Я правда не знаю, как это можно сказать… я ничего не боюсь. Только вот этого. Говорить об этом…

– Когда ты узнал, что девочки не твои? – спросила Сашка.

Он вскочил, как будто она его ударила:

– Какая разница?! Они мои! Да как ты вообще смеешь такое…

– Прости, – Сашка закусила губу. – Это… чужая власть над тобой. Как будто отрубают руки. Не важно, у кого там чьи хромосомы, это просто чужая власть… Так когда ты узнал?

Ярослав отвернулся к окну и оперся ладонями о подоконник.

– Когда им было по году, – тихо сказал Антон Павлович. Он стоял в приоткрытой двери, привалившись плечом к деревянной створке. В гостиной громко играла мультяшная музыка. – Всё еще раньше начало разрушаться. Были родные люди, стали чужие… Но еще надеялись что-то сохранить – ради детей…