Марина Дяченко - Vita Nostra. Работа над ошибками [litres с оптимизированной обложкой]

Сашка молчала – не потому, что наблюдать беспомощность Адели доставляло удовольствие. Сашка просто не знала, что теперь сказать.

– Видите ли, Алексан… – начала Адель и оборвала себя, – …то есть Самохина. Одно дело гормональный фон на втором курсе, когда деструктивный этап развития сменяется конструктивным. Другое дело – Слово и его место в Великой Речи. Мы же с вами говорим о взрослых вещах, о дипломе…

– Я поняла, – сказала Сашка. – Спасибо.

Он стоял в полутемном коридоре, в дальнем от двери конце его, у окна. Сашка и увидела-то его не сразу – шла, думая о своем, и, разглядев человеческий силуэт, вздрогнула. Ей померещился Ярослав – что он явился раньше, что он уже прилетел; через секунду мужчина сделал шаг навстречу, и Сашка узнала его.

– Привет, – сказал Егор и попытался улыбнуться, приглушенный свет лампочки падал теперь ему на лицо. – Такая погода… Впору покупать лыжи.

– Ты меня, что ли, ждешь? – Сашка растерялась. От самого тринадцатого января, от сцены в вестибюле, Егор не заговаривал с ней и старался не встречаться взглядом.

– А ты… меня прогонишь? – он старался говорить небрежно, даже шутливо. У Сашки защемило сердце: когда-то этот парень был ей очень дорог. Когда-то она смертельно его обидела.

Неторопливо, как ни в чем не бывало, она отперла дверь своей комнаты.

– Заходи. Хочешь чаю?

– С липой? – на этот раз ему удалось улыбнуться, хоть и натянуто. – Помнишь, как ты поила меня липовым цветом?

– Я все помню, – сказала Сашка и мысленно отругала себя за лишнюю многозначительность этой фразы.

Егор вошел и неуверенно остановился посреди комнаты. С опаской посмотрел на доску над письменным столом.

– У вас уже были занятия с Физруком? – она проследила за его взглядом.

– Да, – он обреченно вздохнул. – Никогда бы не подумал, что буду скучать… по своим преподам с младших курсов.

– Аналитическая специальность, – Сашка щелкнула тумблером, и чайник из прозрачного пластика осветился изнутри, как аквариум, – такой же предмет, как все. Физрук валит на зачетах, так что…

Егор чуть заметно вздрогнул, либо Сашке показалось.

– Тебе черный или зеленый? – она вытащила из тумбочки две картонные упаковки с чайными пакетиками.

– Прости меня, Саша, – сказал Егор.

– Дуралей, – она грустно улыбнулась. – ты мне ничего плохого не сделал. Вернее, ты мне сделал гораздо больше хорошего, чем плохого. Так зеленый или черный?

Он ткнул пальцем наугад:

– Этот… Скажи… Ты там не видела… тех, кто не сдал? Захара, например… вы же дружили… В том месте, после провала на переводном экзамене… что-то есть, вообще?

– Не ты первый спрашиваешь, – устало сказала Сашка. – Но я не знаю. Я, видишь ли, исключение из правил, за это мне всегда прилетает по шее – от своих, от чужих…

Она улыбнулась, пытаясь смягчить свои слова. Егор по-прежнему стоял посреди комнаты, будто не решаясь двинуться с места.

– Я целый год жил с осознанием, что ты провалила экзамен. Я вспоминал, как мы… и как ты меня спасла… Но когда я увидел тебя – здесь… на другой базе… я просто… слетел с катушек. Прости меня.

Сашка смотрела, как пузырьки воздуха бегут по стенкам чайника к поверхности:

– Когда слово звучит, а его возвращают в человеческую оболочку, чтобы подогнать деталь для Великой Речи… Это шок, Егорка. Я отлично тебя понимаю.

– Нам говорили, после переводного экзамена мы перестанем быть людьми, – сказал он с детской обидой. – Потеряем страх, ни о чем не будем сожалеть. Познаем гармонию… Меня хвалили, говорили, что я стараюсь. Говорили, что Глагол сослагательного наклонения – редкая, ценная лексическая единица. Почему же…

Он запнулся – то, что ему хотелось сейчас сказать, прозвучало бы как жалоба или даже нытье. А Егор, даже в самом глубоком унынии, не хотел лишаться достоинства.

Сашка осторожно подняла горячий, окутанный паром чайник и заварила в двух чашках два дешевых бумажных пакетика.

– Они нам врали. То есть зависит от точки зрения, по-своему они говорили правду. Мы должны развиваться, работать, лезть из шкуры вон, прыгать выше головы… И всегда понимать чуть меньше, чем хотелось бы. Как осел за морковкой – кажется, вот-вот поймешь, и хватаешь – но открывается новое, непостижимое… Тебе с сахаром, с медом?

– А у тебя есть мед? – спросил он безнадежно.

– Магазинный, – сказала Сашка. – Но в Торпе неплохой мед, всегда так было… Егор, когда ты говоришь «любовь» – что ты имеешь в виду?

– Я? – он растерялся.

– Нет, не прямо сейчас, – Сашка открыла тумбочку, где во втором ряду пакетов и склянок стояла баночка с медом. – Но когда-то в жизни ты ведь говоришь «любовь», или хотя бы думаешь… Что это?

– Это большая Идея, – неуверенно сказал Егор. – Вроде как солнце, висящее в небе. Оно отражается в каждом зеркале, в каждой луже, даже мутной…

– Когда ты произносишь «любовь», ты думаешь о солнце? – Сашка, прищурившись, смотрела на капли меда, лениво преодолевающие силу поверхностного натяжения.

– О тебе, – сказал Егор.

Мед с ложки пролился на столешницу – Сашкина рука дрогнула.

– Да, – он сделался очень серьезным, даже ожесточенным. – Когда ты спасала меня, тогда, на втором курсе… Помнишь? Когда ты смотрела внутрь меня, учила, переделывала… Мне показалось, что ты можешь всё. И что это всё – любовь и есть. Дикая такая… страшноватая. Тебя многие боятся, ты знаешь? Эта… штука гудит вокруг тебя, как трансформаторная будка. Или как стая шершней.

– Любовь как стая шершней, – пробормотала Сашка. – Надо будет вписать в автореферат.

– Это не смешно, – с упреком сказал Егор. – Помнишь, как ты меня спасла? Ты помнишь?!

Он был на втором курсе, и он валил сессию. Сашка, тогда третьекурсница, вмешалась в память Егора, помогла ему измениться изнутри и тем спасла от провала.

Егор вышел последним с того зачета. Сашка, которая ждала у дверей аудитории, закричала – «Ну?!». Он покачнулся, шагнул вперед и обнял ее, и так стоял, держась за Сашку, как пьяный за дерево.

«Как ты это сделала?! – шептал Егор. – Как ты смогла? Как?!» По его небритым ввалившимся щекам катились слезы: он отлично знал, какой ценой тут платят за академические неуспехи. У него были мать, отец и младший брат. Три провальные попытки означали три безвременные смерти…

Сашкины мысли скакнули – за два года до этого памятного дня первокурсник Костя провалил зачет, и похоронил бабушку, и лежал лицом к стене. И все были уверены, что он окончательно завалит сессию. Сашка тогда пришла к нему в комнату, занималась с ним, заставляла работать и била по лицу, и спасла Костю, это даже Фарит Коженников признал…

А если она не рождалась, не приезжала в Торпу, никогда не поступала в Институт, то Костю никто не спас и Егора никто не спас. Оба срезались на сессии, сошли с ума от потерь, сгинули и были забыты, как сотни неудачников – не прозвучавших Слов… Почему Сашка раньше об этом не подумала?!