Марина Дяченко - Vita Nostra. Работа над ошибками [litres с оптимизированной обложкой]

Егор ушел. Две чашки с остатками чая стояли на столе, два размокших чайных пакетика лежали на блюдце, как дохлые инопланетяне; Сашка прошлась по комнате, от двери к окну и обратно. Егор, Глагол сослагательного наклонения – «если бы». Тот, кто приходит к Сашке в тот момент, когда особенно нужен. Говорит слова, которые ей необходимо услышать именно сейчас.

У Фарита нет над ней абсолютной власти. И это тоже он сам признал.

– Я… могу, – сказала Сашка вслух. – Это просто задание… по аналитической специальности. Я могу.

Топливо. Энергия. Информация. Не обманывать себя, не оправдывать то, чему нет оправданий, но отменить ложь, вытащить свою любовь из дерьма и грязи. И если она найдет, отыщет, создаст, спроектирует вероятность, при которой Ярослав никого не предал – ни Сашку, ни жену, ни детей, ни отца, – если такая вероятность возможна, Сашка реализует ее и отменит Фарита в своей жизни, а значит, сможет отменить его совсем, а значит…

Дальше она не решилась думать. Остановилась напротив белой доски и взяла с полки свежий маркер.

Первая черта – горизонт. Над горизонтом покажется серебряная искорка. Самолет зависнет на глиссаде, коснется полосы немного неуклюже – ведь Ярослав на этот раз не за штурвалом, только он умеет проводить посадку так мягко и плавно, что люди не сразу понимают, что уже катятся по земле. Он спустится по трапу в толпе других пассажиров, увидит Сашку и на секунду растеряется. Сашка выйдет с ним из здания аэропорта… Куда? Уже почти апрель, светит солнце, зеленеет роща первыми березовыми листьями…

«Когда мне было несколько месяцев, – скажет Сашка, – отец бросил мою маму и исчез в неизвестном направлении».

И он попытается держать лицо. Ответит: «Очень жалко». Или: «Мне жаль». И у него сделается виноватый вид, и голос наполнится горечью. Он скажет: «Нам надо поговорить, я за этим и приехал». А Сашка ответит – «А раньше? Почему ты раньше… не мог со мной поговорить?».

Он начинает оправдываться. Он жалобно блеет… своим глубоким и теплым голосом, который на Сашкиной памяти бывал полон мягкой силы и спасительного приказа. И знакомый голос звучит по-другому, и хочется заткнуть уши – фальшивые нотки царапают, будто гвоздями…

Сжав зубы, Сашка вернулась на два такта назад. Вот Ярослав идет навстречу, у него чуть заметные складки между бровей, горят зеленые глаза, он обнимает ее… Но ей неприятно прикосновение, она отстраняется. Он спрашивает и тревожится, выслушивает ее и широко улыбается: «Ерунда, какая жена с детьми?! Нет у меня никого…»

Сашка обмерла, на секунду поверив, что случилось чудо. И тут же увидела: теперь он лжет в глаза, а не просто утаивает. Ярослав лжет, потому что Сашка готова верить.

– Это не он, – шептала Сашка, яростно вычищая поверхность доски, так что летели клочья канцелярской губки. – Это вообще не он, я не узнаю… Я смоделировала какого-то незнакомого урода… Зачем?!

Три такта назад. Новая модель, новый виток вероятностей.

«А раньше? Почему ты раньше… не мог со мной поговорить?» – «Я боялся тебя потерять. Я столько раз… был уверен, что теряю тебя… я трус, да, но я не подлец! Я разведусь, я обещаю!» И он пытается ее обнять… отвратительные липкие руки… Он думает, что может обнимать ее сейчас?! Уверен, что она простит все на свете и поверит во все, что угодно…

Сухая губка, скользя по доске, отвратительно визжала. Не может быть, чтобы у этой схемы не было… хорошего исхода, думала Сашка, и пот заливал ей глаза. Любовь сильнее предательства… Но Сашка не может любить этого человека!

Тупик. Распад. Ложный путь. «Любовь» – великая мировая идея, но то, что Сашка считает своей любовью, – искаженная мелкая проекция. Отражение солнца в зеркале, засиженном мухами.

Она ударила кулаком по доске, так что задрожала стена. Она может изъявить любовь на клочке бумаги, и проекция начнет развиваться во многих измерениях, делиться на два, потом на четыре, как оплодотворенная клетка. Когда она хотела ребенка от этого Ярослава – кто помутил ее разум?!

Она уронила на пол потрепанный черный маркер, взяла с полки новый, синий. Надо вспомнить, каким он был, вспомнить его письма и Новый год, создать модель по памяти, запустить в схему и воссоздать любовь – хоть какую-нибудь, хоть на троечку. «Я разведусь, я обещаю… Она морочит мне голову, не дает развода, придется идти в суд… Если бы ты знала, что это за женщина… Я хотел сперва уладить дела и только потом тебе рассказать…»

Изо рта у него будут изливаться потоки пошлости, но лицо, и голос, и запах останутся прежними.

Сашка упала на колени посреди комнаты. Ее вырвало на ламинат, и по полу раскатились золотые монеты с округлым знаком на реверсе. Так бывает, когда меняешься изнутри, преодолеваешь невидимый рубеж, так мучаются абитуриенты, прежде чем получить справку о зачислении в Институт Специальных Технологий…

– Я не сдамся.

Она с трудом поднялась, взяла красный маркер и пошла к доске.

Солнечным февральским утром Сашка сидела в помещении аэропорта города Торпа. Отопление работало вполсилы, у лица клубилось сырое облачко пара. Встречающих почти не было, на табло светился единственный рейс и обещал прибыть вовремя. Сашка смотрела в панорамное окно. За все эти месяцы она выучила, где начинается глиссада. И где точка в небе, откуда появится самолет.

Он появился. За штурвалом был другой человек, Сашка смутно различала белую рубашку с черным галстуком, форменные погоны на плечах, круглое немолодое лицо; вот он говорит что-то в микрофон. За его плечами, за переборкой и дверью, полупустой бизнес-класс, и с левого борта сидит Ярослав, очень грустный, погруженный в себя, и окно-иллюминатор закрыто шторкой. Стюардесса – знакомая – говорит с ним и указывает на окно, и Ярослав, опомнившись, криво улыбается и поднимает пластиковую заслонку на окне, ведь так положено при посадке…

Самолет снижался, будто подвешенный между небом и землей. Видимость отличная. Ветер умеренный. Полоса чистая.

Сашка мигнула. Мысленно разложила видимое на процессы, вытащила на поверхность невидимое, сопрягла очевидности и вероятности. Ты не должен ничего мне объяснять. Я доверяю. Любовь сильнее.

Треснуло стекло – не выявленный при техосмотре изъян. Потоком воздуха из кабины вынесло круглолицего пилота. Встречным ветром подхватило, понесло снаружи мимо ряда иллюминаторов, пассажиры успели, возможно, удивиться. Доля секунды – пилота засосало в работающую турбину. Турбина взорвалась, подломилось крыло. Самолет окутался дымом и рухнул в самом начале взлетной полосы, и загорелся сразу, от носа до хвоста, ведь заправлен был с запасом – на путь туда и обратно.

Линии, нанесенные на белую доску, оплывали, оседали вместе с расплавленной крашеной жестью. Пахло горелым самолетным топливом, по комнате летали хлопья копоти, в дверь стучали ногами и, кажется, стулом: